Тринадцать граммов лжи

ПРЕДИСЛОВИЕ

Вся моя жизнь, в некотором роде идейное авторство и посвящение этого эссе принадлежит замечательному человеку по имени О., пожелавшему представиться как Ефрентий Початкин.

С любовью, А. Огурцова. Читай и внимай, смотрящий.

I ЧЕЛОВЕК И ЛОЖЬ

Мы, верно – народ Кали-Юги – себе нещадно лжëм. Но здесь стоит вопрос выживания вида.

Лгут наши желудки. Лгут болеющие за наш рацион печëнки. Лгут наши сердца, страдающие и терпящие ту нагрузку, которой мы их каждый день подвергаем: лгут, что у нас всë хорошо и нам не о чем беспокоиться. В конце концов, лжëт самый главный орган нашего тела, тот, что руководит всеобщей ложью ровно над каждым другим органом — мозг, и под его дудку танцует всякая клетка наших организмов, искажая реальность: он проецирует на неё все свои помехи и, сам ошибаясь в вычислениях, заставляет весь мир и едва ли не любого отдельного человека быть собственной пешкой. Мы, обыкновенные люди, мы чрез меру зависимы от материальных помех, создаваемых разумом. Мы, осознанные обыкновенные люди, хотели бы избавиться от оков их, показать белому свету распростёртые в стороны белые ангельские крылья; ведь так выглядит рай на Земле.

Стало быть, лгать себя заставляет не сам человек, а окружающая его среда. Реккурентно повторяясь, ложь прорастает и лезет в подкорки сознания каждого, и тут уже непонятно, кто появился в первую очередь: курица или яйцо — факт о лжи среди популяции случился в голове первого лгущего себе представителя популяции, или, может, он был насаждён нам Матерью-Землёй, и так сотворила нас эволюционная псевдослучайность. История переписывалась год за годом, менялась, менялась вместе с нами и проживала вместе с нами те моменты, которых никогда могло и не быть. Монополия на истинное в рамках физического мира знание принадлежит вершителям цивилизации и Левиафану. И так мы никогда не ответим на поставленный выше вопрос, не зная, на чём своим фундаментом стоит сложенный из отверделых, материализовавшихся посмертно человеческих страданий и крови замок этой самой цивилизации.

Всеобщая ложь в масштабах человечества перестала быть просто игрой на выживание — ей движим прогресс, с ней летают по белому свету самолёты и работают, не прекращая, фабрики и энергостанции. Человек до того заигрался в Бога, что уже давно совсем не ведает, что он творит сам с собой. Мы думали, что свобода приведёт к тому, что души раскроются в своём многообразии и индивидуальности, но, как только мы обрели свободу, мы стали заложниками собственного разума, выраженной — каждый способен это описать так, как ему вольно, но суть останется одна — сутью капиталистического общества потребления, волей отдельных людей или даже веяния целого мира. Каждый определяет это по-своему, но враг один, и лицо его черно и погано, словно у болотной твари. Мы стали зависимы от того, чтобы личностно быть набором характеристик и ярлыков, мы превратились в потребительское клише, созданное пост-индустриальной эпохой. Мы стали самой эпохой; её олицетворением; а, может быть, мы стали ложью в человеческом обличии или были ею всегда.

Макс Штирнер, немецкий философ XIX века, как следует описал феноменологию человеческой индивидуальности и до меня, буквально совершив прорыв в парадигме и образе мышления и предлагая думать осознанному человеку совсем по-новому — взяв за основу эгоистические намерения, лежащие в подсознании каждого из нас, но не раскрытые полностью или замороженные, находящиеся в состоянии криоконсервации и проявляющиеся на реальность перед глазами смотрящего только косвенно. В те времена, однако, не было и всерьёз мысли о том, что против самой индивидуальности могут встать значительные препятствия, по своей сути являющиеся перед нами как призраки современного общества, кроме того, что она всего-навсего не развита в головах как самостоятельное явление и не открыта, словно не был открыт Новый Свет до прихода колонизаторов.

Он смотрел и видел далеко, но не так далеко, чтобы пресечь закат человечества и тот вектор развития, по которому оно движется прямо сейчас. Опережать время — идти против себя, как показывает исторический опыт. Ложь западной цивилизации захватила наши умы уже после его кончины: сейчас только ложью мы дышим, слышим, видим и чувствуем.

Штирнер был прав во всём, кроме одной важной детали — он сказал своё слишком рано. Слишком рано, чтобы его труд оказался не напрасным и смог повлиять на умы настолько, чтобы его цитировали не отдельные «просвещённые» читатели, а целый мир, но в этом же и заслуга его. Анархизм как политическое и социальное явление слишком разрознен, и представители одной школы готовы перегрызть глотки представителям другой просто за то, что они высказываются чуть иначе, подбирают другие лексемы для описания одной и той же вещи — истинной свободы. Возможно, мы просто понимаем её по-разному, но разве справедливо будет укорять нашего родственника пусть даже в тысяче колен от нас за то, что, не теряя сути, он видит голубое небо на три тона ярче? Впрочем говоря, этим грешно любое радикальное движение. Сейчас мы не совсем об анархистах, сколько о человеческой природе искать себе друга и недруга.

Человек настолько привык выделять протагонистов и антагонистов среди собственного окружения, что это затмевает всю область его мысли, когда речь заходит о том, чтобы проанализировать социальную обстановку вокруг себя. «Призраки», — сказал бы Штирнер, увидев современную, если не суть, то корку людского взаимодействия, нещадно поеденную временем оболочку до того, что она стала именно оболочкой; внешним и поверхностным явлением больше, чем внутренним. Мы тщательно скрываем людскую правду от самих себя, превращая её в бессмысленную и бесконечную ложь, и любой контакт вместе с этой трансформацией становится даже не попыткой удовлетворить собственное «Я» в терниях общества, а работой как бы на это общество, обволакивая себя тысячей взглядов и катализируя процесс того, как нас разъедает изнутри попытка казаться.

Возвращаясь ко лжи цивилизации, будет правильно сказать, что наступило самое время исправлять ошибки прошлого и настоящего. Разве не мы, молодые умы современности, должны восстать и бороться?

Конечно, можно и не бороться, но пассивно наблюдать за акселерацией общества и его конверсией в нечто, что до полного абсурда перестанет напоминать общество сегодняшнее; черты утрируются, акселерация достигает своего пика — и вот, через сотни сотен недель и лет, после фигурального «взрыва» системы мы становимся теми людьми, пускай свободными только в относительности своей, но свободными. А разве не должны ли мы способствовать тому, чтобы победить Левиафана, разбить цепи, что сковывают нас глубоко изнутри собственного разума, и не обрекать наших потомков на томительное ожидание светлого будущего, о котором мечтали тысячи поколений, словно о втором пришествии, что случится вот-вот, только не сейчас? Не должны ли мы, осознанные обыкновенные люди, восстать и бороться прямо в сию же секунду, пусть даже косвенно, пусть даже наша борьба будет состоять только в том, как из наших уст будут гордо звучать как боевые кличи слова о том, чего мы бы хотели поистине?

Но всё-таки эти слова будут разными. Чтобы объединиться и превратиться во всей силе в нечто единое целое, мы должны разбиться на части и стать каждый чем-то своим.

Только поняв, что всякий человек из нас будет иметь свою собственную конфигурацию воззрений на мир материальный и духовный (или, например, не иметь на последний вовсе никаких взглядов; отрицать его), мы сможем принять те различия, что есть между нами, не лицемеря и не ухитряясь в том, чтобы быть как бы на двух берегах в один момент; ведь берегов не будет и пересохнет река, что делила «своё» и «чужое». Всякий раз, когда мы страстимся сбиваться в кучи по признаку крови, цвета кожи, глаз, предпочтений и взглядов, мы обрекаем себя на бесконечные поиски «Я» в пучине «своего». И, что совсем справедливо, не находим его там; ведь нигде нет «Я» кроме нашего собственного сознания. Иное отражает отголоски нашего эго и наверняка даже молвит о нём пару слов, но никак не даёт понять его в абсолюте — отголоски, словно мячи, дают рикошет о стены, возвращаются к нам же разноцветными потоками субстанций разной консистенции и фигуры, но они, верно, отражают состояние эго того, кто был этими самыми стенами и кто отразил собой кинутый мяч.

И ведь отличный способ узнать другого — смотреть ему прямо в глаза. И мы хотя и не будем видеть ничего кроме собственного отражения и вещей позади, но поймём, из чего эти глаза сделаны и какого они цвета. Значит, познать полностью кого-то невозможно; это может стать идеалом для тех, кто стремится найти идеал и ищет его как раз в глазах своего ближнего — но до конца времён он только и будет оставаться целью немыслимой высоты.

II СИНТЕТИЧЕСКИЙ ИНДИВИДУАЛИЗМ

Любая окружающая нас вещь непосредственно или косвенно взаимосвязана с любой другой окружающей нас вещью. Природный детерминизм есть не теория, а факт, и каждый атом на свете путём воздействия и передачи энергии влияет на следующий атом. Но только представьте: если бы у атома был разум, думал ли бы он о сборной совокупности всех своих собратьев во Вселенной, думал ли бы он о том, как им приходится и что они сейчас проживают? Мы не знаем ответа на этот вопрос. Может бы и думал, но это, вероятно, оказалось бы контрпродуктивной мерой как для самого атома, так и для его собратьев. Понятно, почему бы атом пострадал — он не думал бы о собственном поведении, полностью занятый мыслями о том, как живётся соседу, соседу через соседа.

Но почему бы результатом неправильно выбранной стратегии отдельного атома стал следующий атом, и следующий?

Ответ прост: из-за того же самого природного детерминизма. Коллективистское начало атома и желание выступить как бы за всех полностью бы перекрывала его безалаберность по отношению к себе; и каждый бы думал так, словно он спасает мир, но нет: мир был бы спасён, если бы каждый занимался собой и думал только о себе и, как максимум, ближайших взаимосвязях. Общественничество убивает нас в нас. Аналогия с атомами переносится на человеческое общество; мы атомарны в масштабах всего мира или не заметны вовсе, а поэтому она нам вполне подходит, и рассмотрение популяции в поле личностных качеств её представителей наверняка не будет здесь уместным. Но только здесь и в похожих условиях, ведь одна из задач системного анализа при его использовании в повседневности состоит в том, чтобы отсекать ненужные факторы из миллионов и миллионов существующих.

Простая истина, известная каждому, кто хоть раз занимался саморефлексией: «Начать следует с себя». Давайте её разовьём до кондиции полной готовности с философской точки зрения и получим, что гуманистические и коллективистские начала имеют место быть только при условии того, что конкретный человеческий индивид занят собой, иначе — что он является индивидуалистом. Такой синтетический индивидуализм является ключом к общественному благу; развивая себя, индивид развивает и общество, которое находится вокруг него, развивает косвенно, не забывая о собственных благах. Влияние, порождаемое одним человеком, оказывается просто немыслимым: общество можно представить как граф, где точками обозначен человек, чуть абстрактнее — группа людей и отдельное лицо. Если мы утверждаем, что каждый способен повлиять на каждого одним только собственным действием, то такой граф будет связным, и, более того, передаваемые по рёбрам графа данные (то же самое влияние, информация или что бы то ни было ещё, способное отражаться на человеческих индивидах) заставляют следующую вершину возвращать отклик предыдущей. Так математическая модель работы синтетического индивидуализма показывает нам, насколько выгодно бывает быть индивидуалистом вообще.

Индивидуализм помогает нам бороться с ложью. Вместе с методами, которые будут описаны далее, он позволит нам стать свободными в своей относительности людьми. Это именно те веяния, которые будут распространяться на общество вместе с тем, как индивид будет осваивать их сам — и именно так родится общество в истинности свободное, не зависимое от предрассудков и мышления, присущего людям двадцать первого века и основанного на превалировании объектного над субъектным и всеобщей объективизации. Возможно, это станет концом капиталистической системы, ведь человечество избавится от вредных призраков и перестанет потреблять те продукты работы этой самой капиталистической системы, которые существовали в ней только за счёт паразитирования на наших умах.

Задумываясь о собственном благе, человек придёт к гармоничному сосуществованию рядом с другим человеком — прежде всего близкому его душе. Вероятно, я рассматриваю в некотором роде модель утопическую, но такая близость будет строиться не на лживой попытке казаться и принадлежности к определённой социальной или этногруппе, а на ядре личности, на том, что формируется отчасти независимо от нас самих и отчасти даже независимо от действий тех, кто нас воспитал. Нет, общество не будет похожим на красочные описания ребёнка из сочинения на тему «Что было бы, если бы все были мной»; напротив, общество будет настолько разношёрстным, настолько красочным и ярким в своём представлении, что мы будем вынуждены полностью избавиться от любых видов стратификации, кроме как по биологическому признаку, и социология как наука столкнётся с немыслимым коллапсом по причине того, что людская популяция неконтролируемо изменится и это не будет поддаваться никакой классификации.

III ДЕКОНСТРУКЦИЯ ЖИЗНИ

Как всё-таки остаётся нам видеть собственное «Я» в пучине заблуждений и иллюзий, порождаемых отражениями нас самих в окружающей действительности? Следует ли вообще бороться с этими отражениями, или будет справедливо принять их как данность и извлекать из них выгодную пользу?

Главный лгун есть собственный мозг, как мы выяснили в самом начале. Но наш мозг есть мы, если не вселять в него душу сверхъестественного, что может быть спорно для некоторых; наш мозг есть то, что движет нами, движет буквально и не совсем. Наши жизни суть дороги, тысячи дорог и их переплетения — состоящие из когнитивных искажений и лжи. Если бы человек был чуть более осознан эволюционно, возможно, мы бы свернули горы или вовсе забыли бы о том, что такое прогресс, осознав, что он в абсолюте своём деструктивен. Я как человек современных иллюзий не могу судить об этом точно и, к сожалению, не могу предугадать поведение общества в ситуации условий по типу «если бы», настолько далёких от повседневных реалий.

Мы не можем контролировать мозг напрямую, но мы, обыкновенные люди, деконструируя или редуцируя наш быт до атомарных и преатомарных деталей, которые помогли бы видеть картину с точки зрения начальной конфигурации персонально собственного же сознания если не полностью, то гораздо объективнее, чем в обыденности, заметно бы оптимизировали его работу. Деконструкция — в данном контексте — помогает переосмыслить понятие, действие или событие, которое для нас становится кладезью лжи, порождаемой разумом. Редукция — в данном контексте — раскладывает понятие, действие или событие фрагментарно также для лучшего понимания сути происходящего. Анализ действительно сложных систем и структур в повседневной жизни и при решении технических и абстрактных задач не может обходиться ни без первого, ни без второго, ведь обе эти концепции соседствуют с позиции практического применения.

Любая известная нам система может быть представлена как непрозрачный чёрный, если нам неизвестно его нутро, или прозрачный бесцветный, если известно, ящик с некоторым количеством входов и выходов во внешнюю среду. С позиции системного анализа любая такая структура обособлена от неё, но всегда каким-либо образом оказывается связана своими корнями с тем, что мы находим в окружающем мире. Плотность этих связей зависит непосредственно от того, насколько абстрактна система и её составляющие, но это всегда есть ненулевой показатель.

Редукцию достаточно просто объяснить с точки зрения алгоритма её выполнения. Сложная структура или система раскладывается на фрагменты, как процесс судебного делопроизводства превращается собою в список подпунктов, обязательных к исполнению для каждого дела и состоящий, к примеру, из написания иска в суд, смежных процедур и непосредственно того, как истец является на заседание; также эта процедура существует и с точки зрения судьи, который ведёт дело: слушает истца, ответчика, выносит решение и готовит документальную базу. Из этого мы можем вычленить, что любая известная нам система существует от лица объекта или группы объектов и, по сути, является нам в своей субъектности для каждых из них.

Деконструкция в частных ситуациях проявляет себя как вещь несколько более сложная и комплексная — это помещение структуры в новый контекст. Для нас, тех, кто хочет с пользой её применять, новый контекст значится чем-то более понятным предыдущему, например, перевод программистом алгоритма Евклида из математической модели со всем её многообразием символов и вербальной составляющей в циклы и условия программного кода. Это пример деконструкции; математическая модель или любая другая система может быть рассмотрена как раз с точки зрения сугубо вербальной, а ситуация из обыденности, которая того требует — объяснена набором эмоций и мимических жестов, описавших бы её сполна и даже больше.

Вы же хотите стать осознанными людьми, верно?