#title Французская статья (Борьба в Интернационале. Буржуазное сознание. Мадзини и Италия)
#author Михаил Бакунин
#date 7 января 1872
#source IISG
#lang ru
#pubdate 2025-09-15T11:05:53
#topics политическая теология, Италия, марксизм, Мютюэлизм, анархизм, материализм, история



<em>Названия у оригинала нет. Из:</em> <em>Amsterdam,</em> <em>IISG,</em> <em>Archives</em> <em>Bakunin</em>

<em>рукопись с. 1-51. Статья, предназначенная для «Социальная революция». – прим.</em> <em>IISG.</em>

<br>

<em>Эта работа наиболее загадочна по-своему происхождению. С одной стороны, это обращение неким редакторам, которых он не назвал, но которых считает своими единомышленниками, с другой это, возможно, одна из глав предполагаемой книги, второй части «Политической теологии Мадзини и Интернационала». По сведениям из работы видно, что написана она была еще до того, как раскол в Интернационале полностью оформился осенью 1872 года, однако еще до этого раскола был приблизительно понятен исход борьбы, – если анархисты не победят, то это будет развал и массовые исключения.</em>

<em>Главная тема этой рукописи несмотря на то, что написано в начале, – это обзор и критика политических и теологических идей Мадзини, по большей части, относительно истории Италии, но и второстепенные темы не менее интересны – это борьба разных течений в Интернационале – сначала мютюэлистов и коллективистов, затем марксистов и анархистов. Другая важная тема – то, как определяет для себя понятие «буржуазного сознания» Бакунин, обращаясь за этим к истории Соединенных Штатов Америки.</em>

<em>Оглавление этой работы сделано публикатором, названия для глав полностью выдуманы. В архивах Бакунина эта работа имеет название «Французская статья». – прим. публикатора.</em>

<br>

* 1. Марксисты и наши идеи

Сего 7 января 1872 года. Локарно.

Товарищи Редакторы,

Живя в месте, очень удаленном от всех публичных центров, только вчера я смог ознакомиться с небольшой заметкой, которую я могу охарактеризовать только как гнусную и которая была опубликована в номере от 13 декабря прошлого года в «<em>Volksstaat</em>», главном органе <em>Социал-Демократической Партии Германии</em>, который черпает вдохновение в Лондоне.

Прежде всего, я хочу заявить, что искренне и глубоко уважаю газету «<em>Volksstaat</em>» за ее решительно плебейские настроения и реальные услуги, которые она оказала и продолжает оказывать делу пролетариата в Германии. Правда, ее социалистические и политические теории в основном противоположны тем, которые отстаивает ваша газета и которые я разделяю вместе с вами. «Volksstaat» является органом той немецкой Школы властных коммунистов, признанным главой которой является великий социалистический писатель, прославленный Карл Маркс, и которая мечтает об освобождении пролетариата с помощью государства. Вы же, напротив, считаете, что новое государство, каким бы народным оно ни называлось, может принести пролетариату только новые оковы. Что государство означает господство, а там, где существует господство, обязательно есть подчиненные, но в силу неизбежного социологического закона подчиненные являются и всегда будут эксплуатируемыми; вследствие чего государство означает эксплуатацию и порабощение пролетариата с целью этой эксплуатации.

Вы не хотите этого ни при каких обстоятельствах и ни под каким предлогом. И поэтому вы откровенно приняли программу, завещанную нам нашей великой мученицей и пророком, героической Парижской Коммуной, программу упразднения государства и реорганизации общества снизу вверх путем свободного федерирования рабочих ассоциаций и коммун на тройной основе равенства, труда и коллективной собственности на землю, рабочих инструментов и всего, что составляет большой капитал, необходимый для сельскохозяйственного, промышленного, торгового, художественного и научного производства, оставляя в частной собственности только те предметы, которые действительно используются отдельными лицами и которые в некотором роде несут их отпечаток.

Являясь заклятыми врагами теологического, метафизического, политического и юридического принципа власти, вы признаете только общественные потребности, с одной стороны, и максимальную свободу человека, с другой, а также только экспериментальную, положительную науку, свободно преподаваемую, распространяемую и свободно принимаемую. Для установления живой гармонии между различными тенденциями национальных, региональных и местных групп и реального единства в человеческом обществе вы полностью полагаетесь на этот естественный закон солидарности, который является фундаментальным законом человечества и вся история которого, так сказать, является лишь его все более полным проявлением и осуществлением; и вы убеждены, не так ли, что все усилия, которые до сих пор предпринимались умными и влиятельными, но очень плохо вдохновленными людьми, чтобы навязать их обществу сверху вниз, посредством божественной или человеческой власти, только отсрочили их торжество.

Все это, естественно, ставит вас в оппозицию к теоретикам властного коммунизма и их органу, газете «Volksstaat». Мне кажется вполне естественным, что это различие во взглядах на более или менее близкое будущее общества находит свое отражение и в разном отношении двух противоположных партий к нынешней организации Интернационала.

* 2. Борьба в Интернационале и Мадзини

Одни, не понимая, что единство может существовать без власти и что может быть реальная организация социальных сил без руководящего правительства, хотели бы превратить Интернационал в своего рода чудовищно огромное государство, подчиняющееся официальной идеологии[1], представленной сильной центральной властью.

Другие, мы, анархисты, напротив, считаем, что введение такой дисциплины в Интернационал, далеко не усилив его, одурачит его, упростит, непременно убьет; что она задушит в зародыше свободную и самостоятельную мысль пролетариата и сделает невозможным дальнейшее развитие этого великого объединения, которое должно освободить человеческий мир.

Мы считаем, что единство, реальная сила, идеи Интернационала находятся не наверху, а внизу; не в Генеральном Совете, превратившемся в правительство, а в автономии всех секций и в их свободном объединении; что их единственная основа – это реальное сходство экономического и политического положения, инстинктов и нынешних устремлений пролетариата всех цивилизованных стран, и что все социалистические идеи, возникающие в Интернационале, являются истинными и плодотворными только в той мере, в какой они являются их верным выражением.

Следовательно, мы отвергаем резолюции (Лондонской) конференции, которая, созванная произвольно и составленная произвольно, пыталась превратить Генеральный Совет в своего рода коллективного Папу, каждое слово которого, произнесенное с кафедры[2], приобретало бы характер догмы, закона. –

Такие разные точки зрения неизбежно должны были столкнуться. Поэтому с момента Базельского Конгресса, где эти две тенденции встретились впервые, борьба не заставила себя ждать. Была ли эта борьба злом? Вовсе нет. Жизнь – это непрекращающаяся борьба, только мертвые не борются.

Заметьте, товарищи-редакторы, что те, кто проповедуют мир любой ценой, жертвуя убеждениями[3] во имя <em>видимого</em> единства, и проклинают то, что они называют гражданской войной, всегда являются <em>умеренными</em>, реакционерами или, по крайней мере, людьми, которым самим не хватает убежденности, энергии и веры. Это усыпляющие, вялые люди.

Именно они проигрывают все дела. Разве не проповедуя пролетариату Франции объединение с буржуазией перед лицом общего врага, пруссаков, мы позволили буржуазии сдать Францию пруссакам? Хорошая гражданская война, честная, открытая, в тысячу раз лучше гнилого мира. К тому же этот мир лишь кажущийся; под его обманчивой эгидой война продолжается, но, не имея возможности развернуться свободно, она приобретает характер интриг, мелких, жалких, часто гнусных.

Открытая война является признаком силы и жизни; и когда общество молодо и энергично, как, несомненно, наша прекрасная Международная Ассоциация, она усиливает его силу и жизнь; в то время как скрытая, внутренняя война разъедает его, и, если бы она длилась дольше, она могла бы разрушить его. Кроме того, речь здесь идет о войне скорее теоретической, чем практической, о борьбе идей, а не интересов. И такая борьба может иметь только благотворное влияние на Интернационал, поскольку она неизбежно способствует развитию его идей, не нанося ни малейшего ущерба его реальной солидарности, поскольку эта солидарность не теоретическая, а практическая.

Надеяться, что сегодня можно установить полную теоретическую солидарность между всеми секциями Интернационала, означало бы обманывать себя. Кстати, существовала ли такая солидарность когда-либо в мире? Смогла ли она реализоваться хотя бы в католической церкви, которая так хвастается своим единством? Как же можно ожидать, что миллионы рабочих, родившихся в разных странах и климатах, подверженных столь разнообразным экономическим и политическим условиям, смогут сегодня осуществить эту солидарность, если только она не будет им навязана сверху, что приведет нас к католической лжи?

Однако в будущем, под двойным влиянием прогрессивной науки, с одной стороны, и объединения интересов и социальных позиций, с другой, неизбежно произойдет все более глубокое и полное объединение теоретических идей. Но это может быть делом веков, и пришлось бы долго ждать, если бы мы хотели основать освобождение пролетариата на этой совершенной теоретической солидарности.

Это вечная честь первых основателей Интернационала и, как мы с удовольствием признаем, в частности товарища Карла Маркса, которые поняли это и искали и нашли не в какой-либо философской или экономической системе, а в универсальном сознании современного пролетариата несколько практических идей, вытекающих из его собственных исторических традиций и повседневного опыта, которые вы найдете в чувствах, инстинктах, если не всегда в размышлениях рабочих всех стран цивилизованного мира и которые составляют истинный катехизис современного пролетариата.

Эти несколько идей, великолепно сформулированные в преамбуле нашего общего устава, составляют истинный, единственный, учредительный, основополагающий и обязательный принцип нашей Ассоциации; ведь для вступления в Интернационал отдельные лица и секции должны принять этот принцип. Все остальное оставлено на усмотрение индивидуальному и коллективному свободному развитию мнения секций, поскольку обсуждения и резолюции самих общих конгрессов никогда не рассматривались в Интернационале как нечто большее, чем неофициальные рекомендации, и никогда не считались абсолютными истинами, официально навязываемыми секциям.

В Интернационале существует только один верховный закон, являющийся мощной гарантией его единства: это закон <em>практической солидарности пролетариата</em> всех стран в его борьбе против угнетения и эксплуатации буржуазией. Независимо от теоретических или даже политических разногласий между рабочими одной и той же страны или разных стран, они обязаны помогать, поддерживать и содействовать друг другу в этой борьбе. Рабочий, который не выполняет эту высшую обязанность, будь то из личной заинтересованности или из ненависти к нации или партии, будет считаться предателем всей Ассоциацией. Для рабочего любой страны любой рабочий из другой страны, даже самой далекой, независимо от его убеждений, если он остается верным этому закону Интернационала, является братом; и по той же причине коренной буржуазный <em>эксплуататор</em> и все сторонники политики этого эксплуататора, даже если они являются членами той же коммуны, что и он, являются чужаками и врагами.

Я уже говорил, что эта <em>практическая солидарность</em> рабочего мира, входящего в Интернационал и распространяющаяся, по крайней мере со стороны Интернационала, даже на ту гораздо большую часть пролетариата, которая еще не входит в него, устанавливается прежде всего независимо от различий в политических идеях, которые могут преобладать в разных группах рабочих; А враги, буржуазные радикалы, клеветники Интернационала, будь то божественные или общественно заинтересованные – посмотрите на Мадзини в Италии – обычно делают абсурдный вывод, что Интернационал абсолютно безразличен к политическому вопросу и что, процветая при любых формах правления, он может жить в мире со всеми возможными режимами, от режима Бонапарта, легитимистов и священников до режима Мадзини или господина Леона Гамбетты. И какая особенность! Этих сознательно или бессознательно ослепленных клеветников не убеждает в чудовищной нелепости этого утверждения факт, который тем не менее очевиден: все эти режимы, какие бы политические различия их ни разделяли, объединены общим чувством яростной и неумолимой ненависти к Интернационалу: Мадзини и[4] его боговдохновенные апостолы, как и подобает «людям гения, увенчанным добродетелью», составили против него хор с честным Жюлем Фавром, с ученым Жюлем Симоном, а Жюль Фавр и Жюль Симон старались превзойти в жестокости своих ругательств доброго человечка Тьера, чьи кровавые репрессии оставили далеко позади Наполеона III и Бисмарка!

Чего Мадзини особенно не может простить Интернационалу, так это того, что все говорят о нем, все заботятся о нем, в то время как никто не обращает внимания на его «<em>Республиканский Альянс</em>», мертвый карлик, родившийся от законного, но бесплодного брака теологической догмы, изобретенной сорок лет назад Мадзини, со старой радикальной политикой уходящей буржуазии. Эти добродетельные и благочестивые союзники, которых только в Италии насчитывается несколько сотен и которых нет ни в одной другой стране Европы, поднимают весь шум, чтобы навлечь на себя гнев правительств, как рекомендация, как рекламное объявление; ни одно правительство не трогается с места, полагая, с большим основанием, что невинные игры этих добрых союзников могут принести им только пользу, отвлекая внимание публики от серьезных вопросов.

С другой стороны, сколько бы Мадзини ни кричал, а все его газеты кричали, что Интернационал – это всего лишь сила воображения, призрак, все правительства были очень обеспокоены этим призраком. Отчаяние старого пророка, который с болью видит, как все его политические и теологические фантазии рассеиваются и все его алтари опрокидываются, но так оно и есть. Правительства больше не гнушаются преследовать его партию, но они еще более яростно преследуют Интернационал. – И они тысячу раз правы. Они доказывают, что еще не совсем утратили практическую хватку.

Но чтобы все правительства так единодушно и страстно выступили против Интернационала, он должен быть новой силой, по крайней мере, зарождающейся, а его организация и программа должны содержать нечто совершенно противоположное их политике. Действительно, нужно быть ослепленным непрерывным созерцанием божественных и небесных идеальностей, как Мадзини, чтобы не видеть, что в этой <em>международной и полностью практической солидарности</em>, составляющую реальную основу нашей ассоциации, а также в преамбуле нашего общего устава, который является лишь ее верным выражением, заложены зародыши совершенно новой политики, международной политики пролетариата; и что эта политика, в отличие от буржуазного радикализма, который думает только о воссоздании новых государств, то есть новых тюрем и новых исправительных учреждений и принудительного труда для народа, стремится к упразднению границ, политических отечеств, государств, а также к упразднению классовых различий, самого существования разных классов, всех юридических, экономических и общественных привилегий, с тем чтобы все люди, рождающиеся на земле, с первых дней своей жизни имели, насколько это возможно, равные средства к существованию, гигиене, развитию, образованию и воспитанию, и могли бы стать, каждый в меру своих способностей и сил, работниками как умственными, так и физическими, свободно объединенными для коллективного производства, единственного плодотворного, как известно; свободными людьми в свободном обществе![5] Пройдитесь по всем странам, где есть секции Интернационала, опросите самых скромных, наименее развитых членов, и вы найдете этот идеал, эту цель, глубоко запечатленную в сознании каждого. Вот что за такое короткое время – всего семь лет! – удалось сделать пропаганде и организации Интернационала. Это огромное достижение!

Этот идеал и эта цель, а также реальная солидарность, которая является их повседневным практическим воплощением, являются единственной основой единства, силы, постепенного расширения и всех идей Интернационала. Теперь становится понятно, что никакие теоретические и даже политические разногласия не могут поколебать или разрушить это единство и эту силу.

Но если идеал и цель идентичны, то по каким вопросам могут возникать разногласия, которые все еще существуют в Интернационале?

О политической линии, которой необходимо следовать, чтобы как можно скорее и как можно полнее достичь этой цели. Таков был смысл борьбы сначала между мютюэлистами и коллективистами, которая, как известно, завершилась, в частности, на конгрессах в Брюсселе и Базеле полной победой последних, однако мютюэлисты не были объявлены еретиками и не были исключены из Интернационала. Напротив, они остались членами, уважаемыми всеми остальными, как и прежде, и все признавали их несомненное право на то, чтобы придерживаться своей системы, отвергаемой сегодня подавляющим большинством членов Интернационала, и пробовать ее на практике на свой страх и риск. Если Толен, главный оратор французских мютюэлистов на этих двух конгрессах, был впоследствии исключен, в частности в апреле 1871 года, из Международной федерации в Париже, то не как мютюэлист, а как предатель этого закона и взаимной приверженности <em>практической солидарности</em>, которая является высшим принципом Интернационала: В то время как его братьям в Париже по приказу Версальской[6] Ассамблеи перерезали горло, он, вместо того чтобы броситься в их ряды на помощь, продолжал сидеть[7], неподвижный и немой, с клеймом измены на лбу, он, делегат этого вырезанного населения, в этой ассамблее палачей. – Это одно из тех преступлений, которые Интернационал никогда не простит[8].

Что касается различных религиозных, политических и экономических взглядов, то многие из них абсолютно противоречат духу и самой цели Интернационала, но все же терпимо относятся к ним в его рамках, при условии, что они не выходят за пределы теории, не наносят ущерба практике международной солидарности и при условии, что члены, которые их исповедуют, выполняют все условия и принимают все практические последствия этой солидарности; так что сам Мадзини и все его апостолы, если они согласятся разорвать тот узкий мессианский круг, которым они стремятся окружить, чтобы лучше изолировать, эту бедную итальянскую нацию; и если бы они добросовестно приняли соображения и положения нашего общего устава, то могли бы сами основать секцию Интернационала. Никто не помешал бы им в этом, и все поспешили бы признать их право, не опасаясь никаких пагубных последствий их пропаганды; потому что в бунте против нищеты и рабства рабочих, с одной стороны, и в проявлении этой международной солидарности, с другой, заключается такая реальная, такая мощная пропаганда, что все сказочные истории теологии и все софизмы буржуазной политики и экономики рассеиваются перед ней, как бесполезные призраки.

Интернационал не боится дискуссий, он их ищет.

За борьбой мютюэлистов и коллективистов естественно и неизбежно последовала борьба коммунистов-властников, сторонников освобождения пролетариата с помощью государства, и Федералистов, иначе говоря, анархистов, заклятых врагов принципа власти как в теории, так и на практике, которые верят, что освобождение пролетариата возможно только путем упразднения государства.

Этот вопрос должен был обязательно встать на повестку дня после первого, поскольку после того, как подавляющее большинство Интернационала высказалось за коллективную собственность на землю и капитал, оставалось еще выяснить, как эта собственность будет организована в будущем. Это сложный вопрос, который, по-моему, сегодня никто не сможет решить действительно удовлетворительным и исчерпывающим образом.

Властные коммунисты считают, что нашли решение. Предлагаемый ими процесс очень прост, по крайней мере на первый взгляд. Пролетариат каждой страны в отдельности – что уже не сулит ничего хорошего для международной организации – должен сначала захватить политическую власть, овладеть государством, создать то, что они называют <em>Народным Государством</em> (der Volkstaat), который, после того как он каким-либо образом лишит нынешних собственников – путем системы добровольных сделок, если буржуазия проявит мудрость, или силой, если она будет слишком сопротивляться – станет от имени всего общества единственным реальным собственником земли, а также капитала, финансирующего труд рабочих ассоциаций.

Это, с небольшими отличиями, система Луи Блана. Это должна быть и система Мадзини, если только прославленный пророк всерьез относится к обещаниям, которые он дает итальянским рабочим, и не собирается удовлетворять их земные нужды векселями на Небеса. Поскольку только государство, это Мадзинистское Государство-Церковь, провозглашение которого он ожидает в ближайшем будущем от Учредительного собрания – собора, который должен собраться в Риме и одновременно постановить о хлебе для тела и хлебе для души для народа, об экономическом освобождении пролетариата и его политико-религиозном воспитании, а не о его светском образовании и свободной организации – поскольку только государство должно гарантировать пролетариату <em>полный продукт его труда</em>, то есть отменить все отчисления капитала с труда, то есть разорить всех собственников и всех капиталистов, ясно, что, если только оно не хочет разорить всю нацию одновременно, государство должно будет захватить собственность на землю, а также на капитал.

Если это не личные взгляды Мадзини, то он обманывает рабочих, обещая им экономическое освобождение. Если же таковы его взгляды, то он обманывает буржуазию, обещая ей сохранность ее кошельков в его республике[9]. Ведь целостность их карманов означает не только сохранение товаров, которыми они владеют, но и постоянное воспроизводство и увеличение этих товаров за счет труда пролетариата. Очевидно, что до тех пор, пока пролетариат не перестанет быть вынужденным нищетой продавать свой труд как презренный товар другим и пока он будет находить в государственной казне все необходимые кредиты для оплаты своего труда[10], пока он будет объединяться в рабочие ассоциации, чтобы работать на свой собственный счет, то собственники и капиталисты, которые, несмотря на наглую роскошь, остаются богатыми только потому, что находят миллионы нищих людей, вынужденных продавать им свой труд по низкой цене, очень скоро проедят свою собственность и свой капитал. – Чтобы сохранить свое богатство, им совершенно необходимо, чтобы пролетариат оставался нищим.

Но оставим Мадзини, который, именно потому что он великий теолог, никогда не был хорошим серьезным экономистом, и вернемся к властным коммунистам, немецким и английским, чья высокая экономическая наука, безусловно, не может быть поставлена под сомнение никем.

* 3. Интернационал в США и буржуазное сознание

Будучи сторонниками освобождения пролетариата государством, они должны ставить в качестве непосредственной цели рабочей агитации завоевание политической власти в государстве. Именно это они и делают с замечательным единодушием в Англии, Америке, Германии и Австрии. Во всех этих странах рабочий мир организуется с целью создания политической партии, отдельной от всех буржуазных партий, и ведет легальную агитацию, чтобы направить в национальные конгрессы или парламенты как можно больше рабочих в качестве депутатов. Оно надеется, или, вернее, его вожди, главные политические агитаторы и социал-демократы этих стран, вселяют в него надежду, что как только им удастся с помощью регулярных выборов сформировать рабочее большинство в своих законодательных органах, – то с помощью новых законов можно будет преобразовать нынешнее буржуазное государство в Государство народное и радикально изменить основы экономической организации общества в пользу труда и трудящихся и не в ущерб капиталу, – что было бы смешно, поскольку без капитала производство невозможно, – а в ущерб его нынешним владельцам и монополистам, буржуазии,.

В Соединенных Штатах Америки это движение началось всего три года назад, в основном благодаря усилиям Интернационала, которому удалось и продолжает удаваться объединять в общей борьбе американских, немецких, французских, итальянских и даже славянских рабочих, ставших гражданами Америки; и уже удалось создать партию, или, по крайней мере, ядро партии, достаточно серьезное, чтобы заставить задуматься профессиональных политиков и чиновников Вашингтона. Это восходящее движение, которое прочно укоренилось в сердцах и инстинктивных страстях рабочего населения Америки и, следовательно, не может не приобретать все более значительные масштабы.

Я пользуюсь этой возможностью, чтобы признать, что именно немецкая часть этого населения, очень умная и трудолюбивая, но в то же время подталкиваемая всеми своими историческими инстинктами к властному коммунизму, – бунт, этот сын сатаны и мать всякой свободы, гораздо сильнее проник в кровь латинских и славянских народов, чем в кровь Немцев – признать, говорю я, что этот большой успех следует приписать прежде всего пропаганде и неустанной деятельности эмигрантов из Германии, а также умному руководству Генерального совета в Лондоне.

Это совершенно оправданное и бесспорно полезное движение; полезное уже в том смысле, что оно ставит социальный вопрос в сознании американского пролетариата, навсегда отделяет его от амбициозной политики и корыстных и бесплодных волнений, разжигаемых буржуазными политиками, как республиканцами, так и демократами, и дает ему вне буржуазии независимую и прочную организацию. Оно создает в Америке силу пролетариата.

Но не следует полагать, что эта партия близка к победе или что она сможет одержать победу в смысле своей утопии. Нигде в мире буржуазия не является столь многочисленной и могущественной, как в Соединенных Штатах Америки. В этой стране, можно сказать, вплоть до последних десяти, двадцати или, самое большее, тридцати лет, благодаря огромным площадям возделываемых и еще не возделываемых земель, которые поглощали эмигрантов, каждый был или очень быстро становился собственником чего-либо и буржуа. Только в последнее время крупная промышленность, значительно поощряемая строгой протекционистской системой, сконцентрировала в крупных городах огромное рабочее население, подверженное всем кризисам и все больше страдающее от нищеты пролетариата Европы. С другой стороны, наиболее значительная и лучшая часть незанятых земель была продана правительством Вашингтона спекулянтам, которые покупают их не для того, чтобы возделывать, а для того, чтобы перепродать с большой прибылью и по цене, которая с каждым днем растет, достаточно богатым собственникам, чтобы их купить. новые эмигранты, которые продолжают прибывать в Соединенные Штаты из разных стран Европы, и в первую очередь из Германии и Англии, сегодня чаще всего находят там не Эльдорадо, которое они ищут, а нищету без работы или работу, столь же тяжелую и почти столь же плохо оплачиваемую, как в Европе.

Именно этим обстоятельствам, а не пропаганде немецких коммунистов и Лондонского генерального совета, следует приписывать прогресс социалистических идей и агитации в Соединенных Штатах Америки.

Человечество устроено таким образом. Оно продвигается вперед только тогда, когда его подталкивают к этому неотложная необходимость, сила обстоятельств, стимул нищеты, нужды. Идеи, как теоретические, религиозные или метафизические концепции, и тем более научные, имеют влияние только на отдельных людей. Массы остаются к ним равнодушными или восстают против них, пока эти идеи не сталкиваются и не смешиваются с их собственными инстинктами, с роковым движением, которое навязывает им их экономическое положение. Но когда это происходит, массы пробуждаются, и когда идея проникает в их сознание, сливаясь с их спонтанными стремлениями, она становится незыблемой и, так или иначе, пробиваясь сквозь все препятствия, она должна восторжествовать.

Вот почему мы непоколебимо верим в торжество дела, которое мы отстаиваем.

Но надо сказать, что именно социалистическая идея до сих пор очень плохо известна, распространена и принята в Америке. Она сталкивается там с ужасным противодействием: буржуазным мышлением, буржуазным сознанием, политическими и экономическими привычками буржуазии. Поскольку еще не так давно в Соединенных Штатах Америки все были буржуа, все, даже американские рабочие, в той или иной степени заражены этим сознанием.

Я называю <em>буржуазным сознанием</em> продукт четырех современных исторических причин:

1) Первой из этих причин была Религиозная Реформация, которая, разрушив скорее фиктивную, чем реальную, небесную, а не земную солидарность католического мира, так сказать, индивидуализировала сознания, поставив каждое из них в непосредственную связь с высшей фикцией, разрушающей всякую человеческую солидарность и способствующей небесному продвижению всякого земного эгоизма, с абсолютным Я, с Богом.

2) Второй причиной была <em>Деистическая Метафизика</em>, которая, систематизировав эту протестантскую идею более или менее рациональным и более или менее правдоподобным образом, вывела из нее обязательно фиктивные отношения всех изолированных и предполагаемо бессмертных человеческих «<em>Я</em>» с <em>абсолютным «Я»</em>; затем, исходя не из материальной и социальной природы людей, не из их естественной и неизбежной солидарности, а из этой абсолютной и фиктивной идеальности, которая, как я только что сказал, является самим отрицанием человеческой солидарности; с помощью этого вечно разделяющего Бога она пыталась установить отношения людей сначала между собой, а затем с Не-Я, с материальным миром. Исходя, в соответствии с постоянным методом всех идеалистических доктрин, из абстрактного принципа к естественному и реальному факту, она неизбежно неправильно поняла и исказила последний. В философии она осталась при абсурдной идее <em>творения</em> и Бога-Творца, <em>первопричины</em> всех вещей. В политике она пришла к не менее абсурдной выдумке об <em>общественном договоре</em>, заключенном произвольно, в целях общего блага, первыми людьми, которые сначала пользовались полной[11] свободой по отношению друг к другу. Наконец, в политической экономии деистическая метафизика нашла свое совершенное выражение в пословице, которая резюмирует всю религию и практическую философию буржуа: «<em>Каждый сам за себя, и Бог за всех</em>».

3) Третьей причиной была <em>буржуазная политическая революция</em>, которая, начиная с XVI века, под влиянием религиозной революции, начала преобразовывать общества Европы. Сначала она потерпела неудачу во Франции, но торжествовала в Нидерландах и, немного позже, в Англии, откуда перекочевала в Штаты Северной Америки, которые, можно сказать, она и создала. Столетие спустя, вдохновленная гуманистической пропагандой энциклопедистов и переставшая быть религиозной, чтобы стать философской или, скорее, метафизической, она окончательно восторжествовала сначала в восстании Соединенных Штатов Америки, а затем в страшном катаклизме во Франции.

Эта революция, как уже часто отмечалось, была полностью <em>отрицательной</em>, но, как таковая, она оказала человечеству огромную услугу: она убила в принципе, если не на деле, кошмар веков, проклятый <em>принцип власти</em>. Она свергла Бога и тем самым навсегда сделала человеческую власть невозможной. Отныне, что бы ни делали, можно будет еще на более или менее длительный срок установить, как это, кстати, делается почти везде сегодня, военные диктатуры и деспотические финансовые и полицейские централизации, более или менее маскируемые фиктивным конституционализмом и ложью так называемого народного представительства; но больше никогда не удастся основать <em>легитимную власть</em>, поддерживаемую суеверным уважением масс. Горб благочестия исчез с головы людей. Инстинкт бунта, Сатана, Антихрист, предсказанный Апокалипсисом и чье пришествие было подтверждено Папой всего несколько дней назад, овладел человеческим обществом; и никакие небесные или земные средства, ни благочестивые экзорцизмы этого доброго Пия IX, нашего союзника вопреки его воле, ни яростные отлучения от церкви его соперника Мадзини, ни даже более реальные, более серьезные меры правительств, не будут иметь силы изгнать его.

Поскольку принцип власти был уничтожен в сознании народов, все, что будет основано на нем, будет лишь временным и неустойчивым. Порядок, вдохновленный свыше, стал навсегда невозможным; и человеческое общество отныне сможет восстановиться органично, мирно и прочно только вне Церкви и государства, вне всех религиозных, метафизических, политических и религиозных вымыслов, и исключительно на основе экономического и социального равенства, благодаря тройственному воздействию реальных потребностей, науки и свободы. Это очень[12] неутешительный факт для добропорядочных буржуа, которые хотели бы в покое наслаждаться <em>невинными</em> радостями более или менее привилегированной жизни; но он очень утешителен для всех тех, кто хочет окончательного торжества человечества. И мы должны помнить об этом факте, потому что мы должны быть благодарны за него исключительно умной, настойчивой работе и подвигам прошлых <em>буржуазных</em> поколений: сначала борьбе религиозной Реформации, затем бунту метафизической мысли против веры и, наконец, политической Революции, начатой сначала протестантскими странами, но доведенной до конца так называемой католической Францией; Все предыдущие политические революции были лишь сделками, и только Французская революция имела смелость перерезать гордиев узел и открыть пропасть между настоящим и прошлым.

С 1789 года, как верно заметил выдающийся государственный доктринер Гизо, эта революция, начатая Францией, никогда не прекращала своего разрушительного действия: она живет в нас и переживет нас. Она продолжает распространяться по миру, то работая как шахтер под землей, незаметно бродя среди населения всех стран Европы, то взрываясь, когда этого меньше всего ожидают, в разных точках одновременно и разрушая повсюду устоявшиеся веками конституции[13]. Это настолько верно, что даже английская Конституция, самая уважаемая из всех, которая, казалось, глубоко укоренилась в привычках и исторических традициях английского народа, пошатнулась; и это до такой степени, что сегодня едва ли можно гарантировать ей существование даже в течение десяти лет, а привилегированные классы Англии, которые до сих пор были ее ревностными хранителями, видя угрозу всем своим интересам и даже самому своему существованию поднимающимся движением пролетариата и, очевидно, сохраняя лишь очень слабую веру в благотворное <em>спасительное</em> действие парламентских учреждений, уже начинают втайне питать мысли о государственном перевороте и военной диктатуре.

Вот неоспоримая и огромная услуга, оказанная человечеству Французской Революцией, детьми которой мы все являемся. Но я повторяю еще раз, что до сих пор это была только отрицательная услуга. Она, правда, сделала невозможным любое правительство, но она еще не сумела организовать общество таким образом, чтобы оно могло жить без правительства. И она не смогла этого сделать, потому что до сих пор она была исключительно политической революцией, а не экономической и социальной; или, если хотите, и, если говорить более точно, она была также экономической революцией, но только к исключительной выгоде буржуазии и в ущерб пролетариату. До июня 1848 года и до марта 1871 года она была, по сути, буржуазной революцией; и, хотя она была осуществлена, как, впрочем, и все великие исторические революции, при мощной поддержке народных рук, она все же была направлена и осуществлена средним классом и исключительно в интересах этого класса. На руинах феодальной экономики она привела к торжеству буржуазную экономику.

4) Четвертой и последней причиной создания того, что мы сегодня называем буржуазным сознанием, было именно <em>это экономическое освобождение буржуазии</em>, инаугурация буржуазной экономической системы. Эта причина, в ее исторической реализации и в ее теперь полностью изобличенной истине, представляется последней; ибо только с нынешнего века буржуазная экономика, избавленная от всех феодальных оков и угнетения, смогла свободно развернуться со всеми своими политическими и социальными последствиями. И все же, хотя и проявившееся последней, это движение освобождения и последующего торжества буржуазной экономики было истинным двигателем, производительной и сначала невидимой силой всех религиозных, метафизических, гуманистических, политических, юридических и социальных движений, которые, по-видимому, но только по-видимому, предшествовали ему[14].

* 4. Историческое развитие Италии и Католицизм

Таким образом, именно промышленному и торговому развитию городов Италии, начиная с X века, следует приписывать сначала развитие их муниципальных свобод, а позднее, при естественно очень мощном содействии последних, развитие искусств, наук, поэзии и философии в их недрах.

Когда формировались города Италии, во всей Европе не было другой идеи, кроме католической. Только она доминировала в те века ужасного и постыдного варварства, и, конечно же, нельзя приписывать рождение и чудесное развитие итальянских городов пропаганде христианства. Самое простое изучение католических догм и всех известных фактов истории доказывает, что ничто так не противоречит материальному процветанию народов, их политической свободе и прогрессу философии, наук и искусств, как влияние католицизма. Так, во всех странах, где он действительно господствовал, например, в Австрии, Баварии, Испании, он уничтожил, подавил все зародыши цивилизации. Если Италия и Франция процветали, то это было вовсе не благодаря католицизму, а вопреки ему: в результате постоянного, то скрытого и неявного, то открытого, бунта против него.

Во Франции, этой благословенной революцией стране, несмотря на все ее деспотические и гнусные правительства, бунт, этот великий освободитель человечества, никогда не затихал: бунт сознания, бунт мысли, бунт жизни и воли, бунт угнетенных против угнетателей и эксплуатируемых против эксплуататоров; бунт альбигойцев, Жаков[15], коммун; бунты Лиги и Фронды! До великой революции и до великолепного восстания в Париже в 1871 году[16] Франция в действительности никогда не знала покоя. Эта вечная революция расширила, укрепила ее великую душу, развила ее[17] дух, наконец, создала ее огромную материальную, интеллектуальную и нравственную мощь.

Средневековая Италия процветала не благодаря католической церкви, а вопреки ей, против нее. Конечно, это было сделано не во славу Божье и не для обогащения Папы, а для собственного обогащения. Несмотря на все возражения Мадзини, венецианцы первыми открыли торговлю с Востоком, движимые жаждой материальных благ. и, конечно же, это было не по инициативе святой Церкви, а из-за вполне мирского желания обогатиться, что вскоре побудило генуэзцев последовать их примеру. И те, и другие действовали в явном противоречии со всеми учениями Церкви, которая всегда требовала, чтобы ей передавали сокровища земные, позволяя своему человеческому стаду приобретать только небесные.

Таким образом, первым актом итальянской цивилизации был антихристианский акт, естественный бунт общества против лицемерного идеализма Церкви, <em>материалистический и атеистический</em> факт.

Как только богатства начали накапливаться и концентрироваться в городах, возникла необходимость защищать их от <em>духовных</em> аппетитов Церкви и от <em>материальных</em> грабежей со стороны знатных сеньоров, которые, будучи хозяевами деревни, <em>по праву</em> и с благословения Церкви занимались разбоем. Отсюда <em>родились первые буржуазные договоры, конституции и муниципальные свободы</em>. И ничто лучше не доказывает полную независимость этих новых организаций от католического влияния и даже их враждебность, сначала естественно неосознанную, по отношению к христианской системе, чем то, как они были созданы: каждая отдельно, как абсолютно автономный город, подчиняющийся только самому себе, и не только чужая, но чаще всего даже враждебная ко всем остальным [городам]; что было бы невозможно, если бы они были основаны под влиянием католической идеи, идеи по сути своей унитарной, но что вполне объясняется тем фактом, что они были самостоятельным творением местных интересов, прежде чем необходимое развитие этих же интересов создало между ними реальную солидарность.

Национальная солидарность Италии имела частично естественные, частично исторические основания: во-первых, в ее географическом положении с границами между Средиземным морем, Адриатическим морем и Альпами, которые были прочерчены не провидением Божьим, как очень серьезно утверждает философ Мадзини, а геологическими революциями земного шара; во-вторых, в идентичности естественных влияний, которые один и тот же климат и одни и те же условия земли неизменно оказывают на самые разные народы. В-третьих, в родстве, которое существовало между первобытными народами, которые, за исключением этрусков в Тоскане и кельтов в Северной Италии, по-видимому, в большинстве своем принадлежали к латинской расе. Наконец, в однообразии разрушительного и тяжкого ига, которое власть Рима навязывала им на протяжении веков и которое в конечном итоге привело к появлению у этих разнородных народов определенного единообразия политических и социальных интересов, обычаев, языка, предрассудков и идей, определенную идентичную цивилизацию, которая, хотя и была значительно ухудшена пропагандой христианского кретинизма, тем не менее обеспечила им неоспоримое превосходство в интеллекте над варварами, германцами, славянами, норманнами, испанцами и французами, которые поочередно вторгались на их территории, и позволило им более или менее ассимилировать и поглотить их; что они и сделали, тем не менее, оставив сельскую местность под властью иностранных захватчиков и укрывшись в городах, унеся с собой скудные остатки греко-латинской цивилизации.

Таковы были первоначальные, сначала весьма недостаточные и хаотичные основы современной итальянской национальности. Начиная с IX, X и XI веков к ним добавился новый жизненно важный элемент, зародыш, который вновь привел в движение эту инертную национальную массу: это было, так сказать, самостоятельное зарождение муниципальных организаций, которые в разных частях Италии, в Венеции и Генуе, а затем в Тоскане, Романье и Ломбардии, сформировались совершенно независимо друг от друга и без малейшей связи между собой, хотя и были вызваны везде одинаковыми причинами.

Таким образом, самостоятельное рождение или возрождение[18] автономных и суверенных городов стало настоящим основополагающим элементом новой итальянской национальности. Но элементы возможной организации[19] еще не составляют[20] реальную организацию. Чтобы действительно сформироваться в нацию и пробудиться к осознанию определенного единства или, скорее, определенной национальной солидарности, итальянские города нуждались в реальной связи. <em>Эта связь была им дана</em>, опять же, несмотря на несогласие Мадзини, не какой-либо унитарной религиозной, философской или патриотической идеей, а <em>материальной необходимостью</em> для всех них договориться и объединить свои усилия для общей защиты от двух страшных врагов, двух представителей, двух столпов католического мира и именно по этой причине двумя вековыми бедствиями Италии, Папой и Императором, <em>Церковью и Государством</em>, чьи разногласия и борьба были лучшей гарантией ее свободы, а чье примирение и пагубный союз в первой половине XVI века стали для нее смертным приговором[21].

<em>Лига Итальянских городов</em>, основанная в XII веке, была непосредственным следствием этой необходимости. Но с тех пор как было установлено, что эта Лига, которая была настоящей создательницей новой Итальянской Нации, была создана именно против Папы и против Императора, то есть против двух единственных законных представителей Католической мысли, всегда разделенных и враждебных, но тем не менее неразделимых, становится очевидным, что эта Лига, а следовательно, и новая итальянская Нация, созданная этой Лигой, сформировались совершенно вне Католицизма, движимые материалистическим и атеистическим инстинктом и, как таковые, сначала бессознательно, противостояли христианскому догмату. И с того момента, как мы признаем, что эта Лига была действительно, хотя и не идеально или сознательно, национальной, мы тем самым признаем, что католицизм не имел к ней никакого отношения, если только не утверждать, что католицизм был исключительно итальянской религией, что было бы[22] грубым предположением, учитывая, что характер религии и всего католического учреждения по сути своей космополитичен.

И действительно, мы знаем, что в Средневековье население других европейских стран, например Германии, а также частично Испании и Франции, было гораздо более серьезными и набожными католиками, чем население Италии. Последние, будучи религиозными или, скорее, суеверными, даже сегодня, включая самих священников, проявляют гораздо больше язычества, чем христианства. Они материалистичны в самом широком, естественном, рациональном и одновременно поэтическом смысле этого слова: материалистичны по природе и исторической традиции, несмотря на пропаганду всех идеалистов и католических теологов, Дантовцев, Савонароловцев, Джобертинцев[23] и Мадзинистов.

Только через полтора века после образования этой первой итальянской Лиги Данте, который до Мадзини был величайшим нарушителем идеи об итальянской природе и чье ретроспективное изучение, возобновленное с своего рода патриотическим отчаянием в начале этого века, в последние годы стерилизовало естественно[24] плодотворный и живой ум молодежи этой страны, только в начале XIV века великий Флорентиец, великолепный поэт, но плохой философ, принес в Италию, с помощью своего великолепного языка, свои мечты о нации, которая не была бы собственно нацией, а Мессией, пророком и священником, провозглашающим и навязывающим всему миру всеобщую религию*.

* 5. Фикции прошлого и факты настоящего (длинное примечание)

[(далее идет длинное примечание Бакунина:)*Я не могу удержаться от удовольствия процитировать собственные слова Мадзини (Doveri dell'Uomo di Giuseppe Mazzini, Лондон, 1860) об этом прославленном предшественнике его новой политической религии(p. 81-82):

«<em>Через тысячу триста с лишним лет после проповеди Иисуса один человек, Итальянец, величайший из всех Итальянцев, которых я знаю, написал следующие истины</em>: Бог ЕДИН; Вселенная – это мысль Бога, поэтому Вселенная тоже ЕДИНА. Все вещи происходят от Бога. Все они в той или иной степени участвуют в божественной природе, в соответствии с целью, для которой они предназначены. Из всех Существ человек является самым благородным. Бог вложил в него больше своей природы, чем во всех остальных. Все, что исходит от Бога, стремится к совершенствованию, на которое оно способно. Способность к совершенствованию в человеке безгранична. Человечество ЕДИНО. Бог не создавал бесполезных вещей; и поскольку существует человечество, должно существовать и единая цель для <em>всех</em> людей, единая работа, которую должны выполнить все вместе. Поэтому человеческий род должен трудиться единодушно, чтобы все интеллектуальные силы, рассеянные в нем, получили наибольшее возможное развитие в сфере мысли и действия. Таким образом, существует Всеобщая Религия человеческой природы».

«<em>Этот человек добавлял</em>, – продолжает Мадзини, – <em>что эта Всеобщая Религия, это Единство Мира, должно иметь кого-то, кто бы ее представлял, и он указывал на Рим, Святой Город, каждый камень которого, по его словам, заслуживал почитания</em>. – <em>Человек, который записал эти идеи, звали <strong>Данте</strong></em>».

Данте, без сомнения, был великим поэтом, и нет ничего более естественного и справедливого, чем то, что Италия почитает его и гордится им. Но чтобы эта гордость и почитание не обернулись против нее, Италия должна понять, что то, что было великолепным выражением верной интуиции, гениального и возвышенного предчувствия, хотя и еще очень смутного, и, главное, сильно искаженного католическими и схоластическими идеями Данте пять с половиной веков назад, воспроизведенное сегодня в той же форме и в сопровождении тех же философских и научных ошибок, естественных и неизбежных тогда, но сегодня смешных, может быть только чудовищной абсурдностью.

Вот чего Мадзини, к сожалению для него, не понял, и вот почему он стал в середине XIX века основателем, провозвестником так называемой новой религии.

Данте был сыном своего времени, а его время, Средневековье, было эпохой правления фикций, вымыслов. Именно он породил или воскресил и развил все те вымыслы, которые и сегодня омрачают и подавляют нас.

Вымысел означает долю правды, но в столь искаженной форме, что эта идеальная правда в своем воплощении становится ложью. Когда правда существует только в форме вымысла или символа, можно быть уверенным, что реальность, которую она обозначает, является полной противоположностью тому, что она говорит. Средневековье полно таких примеров: Так, он провозгласил догмат Единства, и никогда человеческий мир не был более разделен и разорван, никогда не только нации, но и составные части одних и тех же стран и провинций не игнорировали друг друга так сильно, как в эту эпоху эгоизма или, если хотите, индивидуальной и местной автономии. Сегодня, когда католическое и символическое единство больше не существует, сегодня, когда вопреки Мадзини преобладают свобода мысли и анархия сознаний, единство человеческого мира, напротив, с каждым днем становится все более реальным: ни одно более или менее важное событие не может произойти в одной из стран Европы, чтобы оно не вызвало немедленного резонанса и не оказало своего влияния не только на все другие страны цивилизованного мира, но и на Китай и Японию. Я находился в столице Восточной Сибири, в Иркутске, во время достопамятной кампании Гарибальди на Сицилии и в Неаполе. Итак! могу утверждать, что все жители Иркутска, почти без исключения, купцы, ремесленники, рабочие и даже чиновники, страстно поддерживали освободителя против Короля Обеих Сицилий, верного союзника Царя! Почта тогда приходила в Иркутск только два раза в неделю, телеграфа еще не было; и нужно было видеть, с каким упорством люди вырывали газеты и с каким энтузиазмом праздновали каждый новый подвиг генерала-освободителя! В 1860, 61, 62 и 63 годах, когда русская деревня была так сильно взволнована, крестьяне Великой и Малой России ждали прихода <em>Гарибальдова</em>, и когда их спрашивали, кто это такой, они отвечали: «Это великий вождь, друг бедного мира, и он придет нас освободить!»

Это, безусловно, признаки гораздо более реального единства, чем то ложное единство Средневековья, которое Мадзини хотел бы воскресить сегодня. Настоящее единство, народное единство, которое, кстати, усиливается развитием материальных интересов, развитием средств связи, а сегодня, прежде всего, все более повсеместным требованием справедливости и экономического и социального равенства, возникает самостоятельно, снизу вверх, благодаря анархическому движению народов; тогда как фиктивное единство, ложное единство, угнетающее и властное единство, которое никогда не является ничем иным, как лицемерной этикеткой, плохо скрывающей анархию интересов, жадности и привилегированных амбиций, осуществляется сверху вниз, всегда во имя Бога или какой-либо доктринальной идеи, либо Церковью, либо Государством, либо, наконец, как в мечтах Мадзини, Мадзинистским Государством-Церковью.

То же самое можно сказать и о католической, Дантовской и Мадзинистской фикции, о Справедливости и Любви. Мы знаем, чем они были в Средневековье. Во имя Бога любви святая Церковь и ее привилегированные дети, [25]Императоры, Короли, Князья, Герцоги, Маркизы, графы, благородные бароны грабили, пытали и убивали человечество. Теперь же, все еще во имя этого Бога, Пруссаки и Версальцы совершили все известные нам ужасы. Коммуна, материалистическая и атеистическая, проявила себя в тысячу раз более человечной, чем они.

Что ж, мы устали от этих проклятых фикций, мы не хотим больше о них слышать; и чтобы убить их окончательно, мы хотим превратить их в реальность. Можно даже сказать, что[26] вся работа нашего века состоит в этом преобразовании фикций средневековья в народную действительность. Для этого он использует два очень мощных средства: с одной стороны, бунт масс и их организацию в боевую силу, а с другой – безжалостную критику науки.

Первая опровергает и разрушает существующие учреждения, эти официальные окаменелости несправедливости и лжи, которые фикции по-прежнему покрывают своим божественным покровом. Вторая разрывает этот покров и разоблачает лицемерие тех, кто и сегодня продолжает прикрываться им. Она берет истинную суть, которая находится в каждой исторической фикции, и возвращает ее к ее реальному источнику, к физической и человеческой природе, отделяет от нее все ложное, абсурдное, божественное, сказочное и тем самым придает ей живой, совершенно иной, совершенно новый и, главное, одинаково реализуемый характер: такой же соответствующий здравому смыслу, как и самым глубоким и широким стремлениям человечества.

Чтобы раз и навсегда покончить со всеми фикциями, наука атакует их у истоков, в[27] абсолютной фикции, в этом божественном Существе, которое обладает столь пагубным, сколь и необычным свойством превращать добро в фикцию, оставляя реальности только зло. И действительно, историческое действие Божества всегда заключалось в том, чтобы превращать все хорошее, справедливое и истинное в человеке в его противоположность; и это по фатальной логике, присущей самому принципу этого абсурдного Существа, которое мы называем Богом.

Греческий философ Ксенофан первым сказал, что люди создали и продолжают создавать Божество по своему образу и подобию. Ничего более верного. По мере того, как они обнаруживали в природе или в себе какое-либо качество, добродетель, силу, они сразу же начинали приписывать его этой высшей фикции:[28] абсолютной неопределенности, Ничто, продукту их собственной способности к абстракции[29], но которое в своем незнании природы и самих себя они считали реальным существом, высшей[30] реальностью. Таким образом, они лишили, всегда в своем воображении, человечество и землю всех их природных сокровищ, чтобы заполнить ими бесконечную пустоту своего мнимого неба; так что по мере того, как небо обогащалось, земля обеднялась, и когда Христианство возвело на небесный трон своего единого, бесконечного, всемогущего Бога, творца и дарителя всех вещей, абсолютной любви, абсолютной Справедливости, абсолютной Красоты, абсолютной Истины, человечество было провозглашено падшим, а земля проклятой. Тогда им понадобился искупитель, спаситель, который ничего не спас и не исправил, но чтобы довершить их нищету[31] и наложить на них клеймо вечного рабства и падения, учредил две институции, две опекунские структуры: Церковь и Государство. Остальное известно!

Очевидно, что пока единство, истина[32], мораль и справедливость будут божественными, они никогда не смогут стать человеческими; пока они будут сохранять небесный характер, они никогда не станут земными реальностями; Небеса, этот вечный антагонист Земли, не могут, даже когда они делают вид, что хотят спасти ее, предписать ей ничего другого, кроме унижения и рабства. Вывод ясен: чтобы освободить людей, нужно свергнуть Бога с трона; это означает, что нужно признать небытие божественной фикции и вернуть природе и людям то, что в этой фикции является реальным и по праву принадлежит им.

Ничто, на мой взгляд, не свидетельствует лучше о грядущем освобождении народных масс в Европе, чем нынешнее чудесное, потрясающее проникновение в сознание этих масс материалистических и атеистических идей. В то время как правительства теряют всякий кредит, религии теряют веру. Что бы ни делали и что бы ни говорили, массы[33] больше не верят; а если они и начинают верить, то теперь их вера человеческая, а не божественная: это вера в равенство и справедливость, которая растет в их сердцах по мере исчезновения веры в Бога.

Если бы Данте мог воскреснуть, он был бы сегодня с нами. Просвещенный, освобожденный самой современной наукой и увлеченный на волне этого великого народного движения, он бы с присущей гению стремительностью и триумфом примкнул сторону материалистической, научной, гуманистической и социальной революции, он, который осмелился смотреть вперед в век, когда наука, что я говорю, когда господствующая абсурдность Католицизма увлекала всех назад. Да, он бы вместе с нами выступил против Мадзини и против Данте XIV века, которого сегодня с таким шумом и во всем его абсурдном наряде – схоластическом, символическом и мистическом – выкопал Мадзини для своей[34] ретроградной пропаганды. Несомненно, он не имел бы, как последний, мракобесной и реакционной смелости провозгласить, «<em>что вся интеллектуальная работа последних трех веков была заблуждением человеческого ума</em>» (смотрите Мадзинистский Символ веры); но он имел бы смелость отвернуться от всех божественных фикций, теперь полностью разоблаченных, чтобы идти с нами и во главе нас на завоевание человеческих истин.

Мадзини, напротив, обладал смелостью, которая была в основном теологической для абсурда и в основном политической для буржуазной реакции. И это в самом разгаре XIV века! Кем бы он был, если бы жил в век Данте? Определенно не другом Данте; так же как и те, кто сегодня говорит от имени Христа, если бы жили в его время, в Иудее, были бы среди тех, кто его распял, а не среди его апостолов. Мадзини, этот враг, этот добровольный и систематический невежда в области человеческих наук, воображает, что у него будет сила вернуть нас под мрачное господство фикций.

Он не просто провозглашает фантазии и поэтические пророчества Данте абсолютной истиной; он боготворит его и подражает ему вплоть до абсурдности его терминов и вычурной аргументации, забывая или делая вид, что не знает, что то, что было простительно в век варварства и грязного невежества даже для такого великого гения, каким, без сомнения, был Данте, сегодня не может быть дозволено даже уму, гораздо уступающему уму Мадзини.

Мадзини имеет действительно своеобразный – если не сказать совершенно оригинальный, ведь он был изобретен еще до него – но, прежде всего, очень удобный способ <em>научно</em> и <em>философски</em> решать вопросы. (Известно, что в своем научном и философском самомнении он имел наивную смелость горько упрекать итальянскую молодежь за то, что она не знает ни слова о философии и науке). Весь научный и философский метод самого Мадзини сводится к следующему: это существует, значит, Бог это создал или Бог это допустил. Бог этого хочет, значит, это должно быть. –

И вот что он называет философией и научным доказательством, не подозревая, что это перевертыш, что говорю я, что это детское, смешное невежество в том и другом, в пользу самых вычурных религиозных фантазий и прихотей его сердца. Кажется, что Мадзини вознес своего Бога на небесный трон только для того, чтобы от его имени провозглашать все, что приходит ему в голову: свои собственные желания, фантазии и то, что он называет своими идеями. Не заботясь нисколько о логике, присущей этому абсурдному принципу, называемому Богом, он заменяет его своим собственным абсурдом.

Позже я покажу[35], какими <em>победоносными</em> аргументами он доказывает существование этого бедного Бога, своего слуги, своего альтер-Эго, своего проконсула на Небесах. Теперь, чтобы закончить это и без того длинное примечание, я ограничусь цитированием слов, которые он, все еще от имени этого Бога, обращает к рабочим Италии в отношении будущей судьбы великой итальянской родины (Doveri dell'Uomo, стр. 65):

«<em>Италия – единственная страна, которая дважды бросила великий призыв к объединению разрозненных народов</em>. <em>Жизнь Италии была жизнью всех. Дважды Рим был Метрополией, храмом европейского мира</em>: <em>в первый раз, когда наши завоевательные орлы пронеслись от одного конца до другого по всем известным странам, подготавливая их к объединению своими гражданскими учреждениями</em>; <em>во второй раз, после того как мощное действие природы, великих исторических воспоминаний и религиозных вдохновений смягчило варварство завоевателей Севера</em>, <strong><em>когда гений Италии воплотился в Папстве</em></strong> <em>и, исходя из Рима, выполнил торжественную миссию – миссию, которая продолжалась в течение четырех веков</em> (именно в эпоху изобретения <em>книгопечатания, этого естественного врага Католицизма</em>) <em>– миссию провозглашения всем народам христианского мира великого слова о единстве душ. Сегодня для нашей Италии готовится третья миссия, тем более обширная, чем более могущественным и великим, по сравнению с Цезарями и Папами, будет Итальянский Народ, единая и свободная родина,</em> <strong><em>которую вы должны</em></strong> (!) <em>основать</em> – (ага! вот и приказной тон Пророка, который утверждает, что никогда его не использовал! Но чем больше его читаешь, тем больше понимаешь, что он вовсе не враг лжи). <em>Предчувствие этой миссии волнует Европу</em>».

Судя по словам Мадзини, можно подумать, что вся Европа сегодня находится в смятении только потому, что добрый Бог Мадзини пожелал поручить своему пророку Мадзини возложить на итальянский народ от его имени третью миссию, достойную в действительности первых двух, – распространять, или, лучше сказать, навязывать всему миру Мадзинистские идеи!

Стоит ли удивляться, что перед лицом такой страшной опасности, перед лицом этой новой божественной милости, которая угрожает одновременно и ее свободе, и ее процветанию, и, прежде всего, ее здравому смыслу, ее уму, вся Европа находится в состоянии тревожного и яростного волнения? И есть для чего: быть вынужденной заучивать наизусть Катехизис, Мадзинистский Символ веры!

Но бедная Италия, какую смешную и отвратительную роль ей приходится играть для великой славы Бога Мадзини! Правдива пословица: предают только свои. (прим. авт.)]

* 6. Природа итальянского духа и религия

Кстати, даже в своем веке и в последующие столетия Данте не создал никакой Школы. Он остался в одиночестве, без подражателей и последователей (апостолов), настолько его возвышенность была чужда гению итальянской нации, которая, казалось, породила его только для того, чтобы показать, что она способна дать жизнь духу, полностью противоположному своему собственному. <em>Божественная Комедия</em> Данте со всеми ее символическими тайнами стала предметом бесконечных научных дискуссий для многочисленных литературных академий, которые покрывали Италию с XVI и XVII веков. Но она не оказала никакого влияния на его жизнь и национальную судьбу, кроме того, что внесла огромный вклад в создание итальянского языка. Что же касается его политико-теологических пророчеств, то они были зафиксированы в латинском тексте, который, по признанию самого Мадзини, оставался практически неизвестным публике до тех пор, пока он не обнаружил его и не сделал основой своей собственной теологии.

Другой [36]флорентийский писатель, родившийся в начале XIV века, за восемнадцать лет до смерти Данте, и внесший не меньший вклад в формирование итальянского языка, был бесконечно более верным, реальным и живым представителем Итальянского гения, чем Данте. Это был <em>Боккаччо</em>.

Это имя, неуважительно поставленное в один ряд с великим именем Данте, наполнит святым негодованием мистическое сердце Мадзини. Но я ничего не могу с этим поделать; это говорю не я, а все итальянцы, которые искренне любят свою страну и знают ее настоящую историю, за исключением очень небольшого числа тех, кто, естественно, дал себя ввести в заблуждение Мадзини в лабиринте теологического патриотизма: Боккаччо был гораздо более реальным представителем итальянской жизни, чем Данте.

И какова основная мысль, какова доминирующая страсть во всех произведениях Боккаччо? Это отрицание Католицизма, Христианства, самой религии во имя реальных условий жизни; это ожесточенная борьба, полная безжалостных сарказмов, против Церкви и священников.

Таково было инстинктивное, необходимое чувство этого великолепного возрождения умной, полной жизни, полной естественной энергии и максимально реалистичной нации по отношению к Католической Церкви, все тенденции которой были столь противоположны ее собственным; которая всеми способами препятствовала и парализовывала ее развитие, давя на нее как ужасный кошмар, как мрачная сила, навязанная ей теологическим варварством Востока, и которая в конце концов сокрушила ее под тяжестью своего пагубного союза с другим продуктом восточного рабства – Империей.

Мадзини, по-видимому, настолько увлекся теологическими спекуляциями, что полностью утратил связь с реальностью итальянской жизни, раз смог написать следующие слова: в средние века «<em>гений Италии воплотился в папстве</em>» и до XV века выполнял «<em>торжественную миссию распространения среди всех народов Европы великого слова о единстве душ</em>».

Если бы Боккаччо и Макиавелли могли прочитать эти слова, как бы они от души посмеялись, а если бы Галилей и Джордано Бруно их услышали, как бы они возмутились! И есть для чего, ведь разве можно нанести более кровавое оскорбление итальянскому гению, чем возложить на него всю ответственность за ужасные злодеяния католической Церкви?[37]

Мне невозможно здесь изложить всю абсурдность христианского догмата. Я постараюсь сделать это в другой работе или в другой главе этой книги[38], посвященной защите Интернационала и критике политической теологии Мадзини. Здесь я ограничусь тем, что скажу, что идеальная и исторически заслуживающая уважения часть доктрины, провозглашенной и распространяемой от имени Иисуса, две единственные великие идеи, которые в ней содержатся: эта <em>идея единства человеческого рода</em> и эта <em>идея братской любви между людьми всех наций и всех социальных положений</em>, не были и не могли быть реализованы Церковью. И это по двум причинам:

Первая заключается в том, что в период официального появления этой Церкви реальное экономическое и социальное развитие даже самой продвинутой части человечества было еще далеко от того уровня, при котором такое осуществление стало бы возможным; а вторая, которая, впрочем, является лишь неизбежным следствием первой, заключается в том, что абсурдный способ, которым христианская Церковь задумывала, развивала и распространяла эти две идеи, не только сделал осуществление этих двух идей абсолютно невозможным, но и неизбежно привел к фактам, или, скорее, подтвердил своим обязательным освящением новые реалии, дух которых, естественные тенденции и последствия были диаметрально противоположны идеальному и человеческому облику этих двух идей, справедливых сами по себе, но искаженных христианским символизмом.

* 7. Бунт в истории и появление христианства

Христианство имеет, на наш взгляд, большую историческую ценность. После Будды, который за пять веков до Рождества Христова сделал это, кстати, на гораздо более человеческой и широкой основе, христианство стало первой религией, которая обращалась в первую очередь не к угнетателям, а к угнетенным, не к счастливым и умным привилегированным, а к несчастным, невежественным и обездоленным в античном обществе. В очень мистической, очень абсурдной форме оно было не причиной, как утверждает идеалист Мадзини, а следствием и первым проявлением пробуждения человеческого сознания, <em>человеческого бунта</em> масс.

Этот бунт, именно, потому что он приобрел религиозный характер – а он приобрел его, потому что в состоянии упадка и экономической, социальной, интеллектуальной и моральной нищеты, в котором находились массы, они не могли принять другой характер – этот бунт не увенчался успехом. Тот факт, что они искали своего освобождения в религии и с помощью религиозных средств, имел даже фатальные последствия, сделав их жертвами нового господства и нового угнетения, которые длились восемнадцать веков и, без сомнения, были не менее жестокими и кровавыми, чем первые. Но тем не менее остается правдой, что с тех пор массы больше никогда не засыпали и не подчинялись, и что именно этот постоянный бунт, то скрытый, то явный, постепенно заставил их господ и мучителей, очень христианских, признать в них человеческую душу.

Отметим, кстати, и другой, не менее примечательный факт: с начала [39]XVIII века, когда христианская Церковь, переставшая подвергаться преследованиям со стороны официальных властей, сама приобрела характер официального учреждения, этот бунт масс, инстинктивной движущей силой и целью которого всегда было, если не четко определенное и сформулированное, то[40] реальное завоевание прав человека, то есть осуществление реального, а не фиктивного единства и братства между людьми всех наций, была вынуждена бороться с Церковью и проявилась, искала своего развития, своего триумфа и новых форм выражения не в абсурдности официальных догм Церкви, но в абсурдности догм <em>еретических</em> сект, которыми полна история Церкви и протесты которых, долго, слишком долго вращаясь в иллюзорной и бесплодной сфере метафизической и абстрактной теологии, уже с XI века приобрели решительно народный, революционный и практический характер.

От восстания Альбигойцев до Жакерии во Франции, от восстания Гуситов в Богемии до восстания Крестьян и анабаптистов в Германии, от религиозных и политических революций в Швейцарии, Нидерландах и Англии[41] до революции в Соединенных Штатах Америки и великой французской Революции – все эти события составляют непрерывную цепь. Это, так сказать, в разных формах, определяемых особенностями каждой страны и каждой эпохи, одно и то же революционное течение, всегда противостоящее и враждебное сначала теориям и практике Католической Церкви, а позднее и теориям и практике всех других официальных Церквей. Отсюда следует, что, возникнув из самостоятельного движения, гораздо более практического, чем теоретического, освобождение масс и объединение народов, разделенных различиями в языках и еще более глубоко разделенных институтом национальных Государств, произошли не под влиянием Церкви, а против нее, и что, если человеческий мир и продвинулся вперед, то это произошло вопреки ей.

Я сказал, что славой ранней Церкви, которая еще не стала официальной, было то, что она в первую очередь обращалась к невежественным и слабым, в частности к двум наиболее угнетенным слоям древнего общества: рабам и женщинам. Она проявила сострадание к несчастным, презираемым всеми, и в награду обрела в них всю свою жизненную силу и первоначальную энергию. Признав в них человеческую душу и бессмертные права, она стала, как я только что сказал, не причиной, а проявлением их пробуждения к исторической жизни.

Это было его бесспорной славой, но также и одной из главных причин его слабости. И вот в чем заключалась эта слабость: невежество первых христиан было настолько глубоким и полным, что учителя, лидеры, апостолы и другие пропагандисты новой религии, частично фанатики, столь же невежественные, как и они сами, частично тщеславные, амбициозные и алчные шарлатаны, могли легко заставить их принять все глупости, которые приходили им в голову. Женщины, которые всегда поддаются страсти, когда их охватывает какое-либо чувство, и которые тогда становятся более ревностными и изобретательными, чем мужчины, превосходя их живостью воображения, но редко обладая их критическим мышлением; первые обращенные в христианство женщины, молодые и старые, но особенно последние, добавили к этому свои сплетни, свои сказки – и так сформировались первые устные предания о жизни Иисуса, а, возможно, только[42] столетие спустя – первые письменные Евангелия.

Известно, что существовало большое количество таких Евангелий, и только в результате совершенно произвольного решения, несомненно, вдохновленного божественной силой, Церковь впоследствии признала подлинными только четыре из них, объявив все остальные апокрифическими. Между тем последние ничуть не более абсурдны, чем первые.

К сказкам хороших женщин постепенно присоединились не менее абсурдные метафизические спекуляции извращенного платонизма, развращенного смешением с грязными суевериями восточной теософии и известного в истории под названием Неоплатонизм или александрийский Платонизм. Именно из этого нечистого источника Христианство черпает свои доктрины о воплощении Бога, который одновременно является и тремя, и одним. –

Христианский народ доверился своим учителям, епископам, диаконам, священникам, а также их наложницам и женам, которые, как известно, внесли большой вклад в формирование христианского догмата. Народ по своей природе никогда не был теологом; он любит живые вещи и не очень любит абстракции. Он хотел как можно скорее достичь избавления, будь то в этом мире или в другом – известно, что первые христиане долгое время верили, что конец света близок, – и был довольно равнодушен ко всему остальному.

<br>

[1] Зачеркнуто «осуществляя право цензуры, и правительству, имеющему значительную».

[2] Ex cathedra – учение Папы римского, которое становится догмой, когда оно произносится «с кафедры».

[3] Зачеркнуто «разногласиями».

[4] Зачеркнуто «Мадзинистская пресса».

[5] Зачеркнуто «каждый ценит свою свободу в солидарности со всеми».

[6] Зачеркнуто «Национальной».

[7] Зачеркнуто «как депутат, делегат этого».

[8] Разве не примечательно, что господа Толен и Фрибур, которых весь Интернационал считает отступниками, являются именно теми, кого Мадзини рекомендует своим последователям в Италии – к счастью, число которых с каждым днем уменьшается, что очень обнадеживает – как самые достойные уважения и доверия люди во французском регионе; и это до такой степени, что, по его собственному признанию, все, что он называет своими [неразборчиво], все абсурдные и нелепые клеветы, которые его разъяренная старость изливает на Интернационал, он взял из книги господина Фрибура. Чтобы никто не подумал, что я преувеличиваю, приведу собственные слова Мадзини: «<em>Тот, кто хочет увидеть подтверждение документами этого краткого исторического очерка</em> «Международная Ассоциация Трудящихся» Э. Фрибура – Париж и так далее, <em>Фрибур был одним из основателей этой ассоциации, близким другом Толена и достойным доверия во всех отношениях</em>» (!). – Это абсолютно то же самое, что, если бы кто-то из нас написал: «Кто хочет узнать правду о политике Мадзини, должен прочитать сочинения Криспи, Мордини, Чивинини, Герцони, Висконти-Веноста, нынешнего министра иностранных дел, и, прежде всего, г-на Греко, заслуживающего доверия во всех отношениях». (прим. Бакунина, видимо бывшие мадзинисты и его непосредственные враги).

[9] Скорее всего, Мадзини обманывал самого себя, ведь теология – наука иллюзий. (прим. авт.)

[10] Зачеркнуто «ему больше не нужно будет прибегать к буржуазному ростовщичеству»,

[11] Зачеркнуто «независимостью».

[12] Зачеркнуто «inquiétant» – тревожный, зловещий, жуткий.

[13] Слово «конституции» здесь, возможно, следует понимать также как и «общественные/политические конструкции».

[14] Это одна из величайших и плодотворнейших идей, высказанных в наши дни, – и честь ее высказать, или, вернее, научно обосновать и развить, несомненно принадлежит Карлу Марксу, – (я с удовольствием признаю это, не желая следовать примеру моих Мадзинистских и Марксовых клеветников, которые основывают свою* полемику на лжи и оскорблениях, и потому что, стараясь отдать каждому из моих противников всю справедливость, на которую они имеют право, я хочу поднять свою честь над низостью личной полемики) – поэтому именно Карлу Марксу принадлежит честь установления следующей идеи: все эволюционные изменения, даже самые идеальные в истории человечества, всегда и везде имели своей первопричиной** последовательные и неизбежные преобразования экономической организации человеческих обществ.

Это полная противоположность мысли Мадзини, который, как и подобает идеалисту и теологу, считает, что в историческом развитии человеческого рода идеи или так называемые религиозные истины сначала были открыты Богом, творцом мира, Отцом и Учителем человечества, «<em>гениальным людям, увенчанным добродетелью</em>», которые, благодаря возвышенному усилию ума и сердца, благодаря высшему порыву великого интеллекта, очищенного жертвой, в один из тех редких моментов пророческого озарения и интуиции, сумели отбросить одну из бесчисленных завес, скрывающих от глаз толпы божественную истину, закон Божий, «<em>закон жизни, источник всех обязанностей</em>»; откуда следует, что таким образом открытые истины, – распространяемые среди толпы апостолами пророка-откровенника, а затем принятые и воплощенные в жизнь толпой, которая самим фактом этого принятия, но только вследствие этого факта, превращается в нацию, в народ, – всегда предшествовали бы в истории политическим, юридическим, экономическим и социальным фактам. Эта мысль, явно ложная и которая, несомненно, была известна Мадзини, подтолкнула его к самым странным, произвольным и чудовищным историческим оценкам и, в конечном итоге, привела к тому, что он провозгласил абсолютной истиной и конечным результатом современной философии и науки наивные абсурды новой теологии. (прим. авт.)

 *Зачеркнуто «низкую полемику не только на незнании оказанных услуг».

 **Зачеркнуто «необходимые».

[15] Имеется ввиду жакерия – огромное восстание французских крестьян, названная по распространенному личному имени «Жак».

[16] Зачеркнуто «Эта продолжающаяся революция порождает все новые и новые идеи».

[17] Зачеркнуто «замечательный».

[18] На французском звучит как «Ренессанс», а предыдущее слово «нессанс».

[19] Зачеркнуто «или солидарности».

[20] Зачеркнуто «реально организованную и реальную солидарность,».

[21] Из этого можно сделать вывод, какая ужасная судьба постигнет несчастную Италию, которая только теперь, после трехвекового глубокого сна, начинает возрождаться, если надежды и планы Мадзини когда-нибудь осуществятся: если после мирной или насильственной революции* будет создана полуклерикальная, полусветская ассамблея, называемая <em>Национальным Учредительным собранием</em>, но на самом деле умело скрытая от наивного доверия итальянского народа благочестивыми манипуляциями апостолов, священников, диаконов и других преданных или заинтересованных инструментов <em>Республиканского Священного Альянса Мадзини</em>, была бы Ассамблеей исключительно Мадзинистской, – если бы эта Ассамблея, говорю я, собралась в Риме, чтобы провозгласить Катехизис или символ веры политической теологии Пророка как <em>Национальную Идею</em> Италии, что в мистическом и искусно двусмысленном языке Мадзини называется провозглашением <em>Национального Пакта</em>, и чтобы из этого Пакта вывести чудовищную конституцию <em>Мадзинистского Государства-Церкви</em>! Грозная власть, одновременно духовная и светская, управляющая и направляющая от имени <em>Бога и Народа</em>, то есть очень мощная, очень реальная власть и совершенно иллюзорная свобода, жизнь, воля и действия всей нации; обязательно навязывающая ей единообразное политико-религиозное воспитание и насильно укладывающая ее, бедную мученицу! На прокрустово ложе Мадзинистских идей!

И все это с блестящим обещанием, что, получив надлежащее воспитание, становясь бездумной, освященной, дисциплинированной и кастрированной, она станет королевой Наций, а Рим в третий раз в истории вновь станет столицей** мира: своего рода мессианский народ, который благодаря пропаганде мадзинистских идей объединит все человечество под своим <em>моральным</em> скипетром, к великой славе Бога, Данте и Мадзини. (прим. авт.).

 *Зачеркнуто: «<em>так называемая национальная учредительная ассамблея</em> (<em>constituante</em> <em>soi-</em><em>disante</em> <em>nationale</em>), но на самом деле исключительно мадзинистская, умело скрытая благочестивыми манипуляциями <em>святого республиканского Альянса</em>».

 **Зачеркнуто «Мироздания» (de l'Univers du monde).

[22] Зачеркнуто «абсурдом».

[23] Винченцо Джоберти (1801-1852) – итальянский философ-онтолог, стремившийся примирить папство с либерализмом, предложил единое итальянское государство с Папой во главе. В дальнейшем критиковал католическую церковь и пьемонтскую монархию.

[24] Зачеркнуто «могучий».

[25] Зачеркнуто «Папы».

[26] Зачеркнуто «принцип».

[27] Зачеркнуто «высшей фикции, Боге. В действительности,».

[28] Зачеркнуто: «продукт [неразборчиво] Ничто, абсолютная Пустота», «неопределенный (недетерминированный) абсолют, бесконечная пустота».

[29] Зачеркнуто «к абстрактному действию своего собственного воображения».

[30] «Зачеркнуто «и единственной».

[31] Зачеркнуто «людей и земли».

[32] Зачеркнуто «любовь».

[33] Зачеркнуто «[неразборчиво] по крайней мере верхний слой»

[34] Зачеркнуто «реакционной».

[35] Возможно, имеется ввиду вторая часть «Политической теологии Мадзини и Интернационал», так как первую часть Бакунин к 1872 году уже опубликовал.

[36] Зачеркнуто «итальянский».

[37] Зачеркнуто «и христианской церкви?». Далее следующий абзац зачеркнуто «Давайте кратко перечислим основные достижения этого великого [неразборчиво] исторического».

[38] Здесь мы видим, что Бакунин, несмотря на то, что в самом начале рукописи обращается к неким «редакторам», пишет, что эта работа не является письмом редакторам, а целой книгой. Книга эта – очевидно вторая часть «Политической Теологии Мадзини и Интернационал».

[39] В зачеркнутом абзаце перед этим абзацем сказано, что Церковь стала официальным учреждением с IV века – единственное, чем зачеркнутый абзац отличается от этого.

[40] Зачеркнуто «реальная революция».

[41] Зачеркнуто «триумфальное восстание».

[42] Зачеркнуто «одно или два столетия».