НЕОБХОДИМОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ (О характере революционера)

1868 Кларенс, Швейцария. Опубликовано в «Народное Дело» от 1 сентября 1868, Женева.

Журнал «Народное Дело», в первый номер которого входит данная статья, был основан Бакуниным по инициативе Н. И. Жуковского. Содержание первого номера: 1. "Необходимое пояснение", 2. "Наша программа", 3. "Правительственные реформы", 4. "Постановка революционных вопросов. Статья первая. Наука и Народ". Подписей под публикациями нет, однако материалы первого номера «Народного Дела» в основном принадлежат Бакунину. Журнал вышел в начале сентября 1868 года, незадолго до II, Бернского, конгресса Лиги Мира и Свободы. В последующих номерах Бакунин не участвовал. Приписка в скобках к названию - придумка пубилкатора

НЕОБХОДИМОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ

Мы издаем русский журнал, вследствие чего будем заниматься преимущественно вопросами русскими. Из этого, однако же не следует, чтоб мы оставались равнодушными к политическим и социальным вопросам Европы и всего остального мира.

По нашему убеждению, существенный и, скажем прямо, единственный вопрос, лежащий ныне в основании всех прочих, как в России, так и в других странах, тот же самый: это вопрос об освобождении многомиллионного рабочего люда из-под ярма капитала, наследственной собственности и государства. Разница состоит только в том, что вследствие многих особенностей исторических и экономических, о которых поговорим в будущих номерах, вопрос этот поставлен у нас немного иначе, чем в Европе.

Но отсюда отнюдь не следует, чтобы дело передовых европейских людей было различно с нашим, и стояло отдельно от него. Мы, напротив, уверены, что дело революции едино повсюду, точно так же как едино и нераздельно дело реакции, и что от взаимного уразумения людей доброй воли всех стран зависит счастливый исход борьбы за народное дело в каждой стране, взятой отдельно. Считаем вследствие того крайне полезным знакомство русской передовой публики с настоящей сутью и с главными проявлениями поступательного движения в Европе точно так же, как и полезным для Европы узнать наконец: в чем именно состоит сущность нынешнего русского движения. Способствовать по мере сил и возможности взаимному знакомству и согласию между деятельными сторонниками народного освобождения в России и Европе будет, поэтому, одной из наших главных задач.

В одно и то же время будем мы подвергать критическому разбору все важнейшие социальные положения и факты, существующие ныне как в России, так и в Европе и развивать те начала социальной справедливости и экономического благоустройства, которые, по нашему убеждению, должны будут лечь в основание всей будущей политической организации народов.

Читатель видит, что мы отнюдь не принадлежим к числу тех восторженных квасных и, по-нашему, чрезвычайно узких, патриотов, которые двадцать, или даже тридцать лет тому назад, постановили самолюбивую теорию о неисправимой гнилости запада и о мессианском призвании России. Точно также отделяем мы себя и от тех, которые, не понимая другой цивилизации, кроме буржуазно-западной, и никакого другого движения, кроме бюрократически-административного, с высоты той, или другой точки личного самообольщения, считают себя в праве презирать естественные побуждения и цели русского люда. Мы видим драгоценные задатки и силы в нашем народе, но видим их равно и во всех Европейских и вне Европейских народах. Сознавая вполне различия, существующие между теми и другими по форме и их совершенную тождественность по содержанию, мы, как сказали выше, будем стараться связать их общим уразумением и установить между ними равно для всех спасительный союз.

Читатель видит теперь, что цель нашего журнала преимущественно практическая, а не теоретическая. Мы не ученые и не доктринеры, а люди, собравшиеся на основании общих, равно нам драгоценных начал для того, чтобы по возможности оживить, ускорить, усилить поступательное движение русского народного дела.

Поэтому, начиная издание журнала, мы обращаемся исключительно к людям доброй воли в целой России: исключительно к тем, которые не упали духом и не устали от многих тщетных, или вернее, от многих, только кажущимся образом, потерянных усилий, потому что в жизни народной, точно так же, как и в жизни природы, ничто не теряется, и все в свое время приносит плод. Не спрашивая на первый раз, много ли таких людей найдется теперь, или немного, мы обращаемся только к тем из них, которые не вдались в пошлый правительственный обман, не удовлетворились смешной игрой в реформы, остались чистыми от государственного, мнимо-демократического, народно-убийственного шулерства. Обращаемся только к тем, которые несмотря на все испытания, преследования и ужасы гнусной, но, впрочем, весьма натуральной реакции, сохранили в себе всецелостно мысли, стремления и страстную волю, ознаменовавшие конец пятидесятых и начало шестидесятых годов.

Таким образом сохранившиеся люди для нас драгоценны. Если бы их было даже немного, мы будем смотреть на них, как на чрезвычайную силу. Пусть они отзовутся, дадут нам так или иначе знать о себе, мы встретим их с уважением, и будем с радостью учиться у них. Мы призываем на служение народному делу также и ту часть молодежи, которая, руководясь верным и честным инстинктом, умела уберечь себя от падения в одну из тех пропастей, которыми окружили ее, с одной стороны старый правительственный, а с другой новый общественный разврат. О пучинах правительственного развращения, мы многих слов тратить не станем. Кто их не знает?...

Вот о новом общественном разврате, напротив, поговорить очень стоит. Главными родоначальниками его были наши ренегаты, большей частью перебежчики из либерального лагеря сороковых годов в лагерь враждебного народу доктринерства. В царствование «блаженной памяти императора Николая Павловича», в русской литературе считалось только два шпиона: Греч[1] и Булгарин[2]. Кто сосчитает их теперь? И какая разница между нынешними шпионами и прошедшими! Греч и Булгарин занимались и содержались доносами, это несомненно; но они старались, хотя и тщетно, скрыть свое благородное занятие от всех, они стыдились самих себя и почти не смели показываться публике, которая от них отворачивалась, хотя и многие в ее среде занимались в тайне тем же почтенным ремеслом.

А теперь, какая разница? Теперь доносят ежедневно, публично, печатно с подписанием своего имени и фамилии, и доносчик занимает самые почетные места не только при дворе и в государственной службе, – это было бы естественно, (было так всегда) – но в самом обществе. Вот этого решительно прежде не было, это несомненный прогресс. И в этой то гнилой, развратной среде воспитывается теперь наше юношество!

Но не одна грубая страсть к доносам, в одно и тоже время патриотическим и прибыльным, свирепствует ныне в нашем обществе. В нем преобладают также и другие более тонкие страсти: к дряхлому уже беззубому византийскому философствованию Москвы присоединился молодой и самодовольный доктринаризм нового поколения: доктринаризм бюрократический, ученый, эстетически-литературный, даже индустриальный и коммерческий, и более всего политический, отличающийся чрезмерным почитанием так называемой аристократии интеллигенции, самой отвратительной в мире, и, разумеется, безграничным презрением к жизни, движениям и требованиям чернорабочей толпы. Эти господа, помимо их специальных занятий, делятся на две главные категории: на своекарманных утилитаристов и на важно-мудрствующих, но далеко не мудреных позитивистов.

Как в той, так и в другой категории найдутся люди, принадлежавшие еще недавно к партии движения. Они отрезвились, покаялись, успокоились и теперь занимаются делом, поняв, что глупо расточать средства и силы и подвергать опасности свою жизнь и свободу в служении чуждым для них интересам народа. Они убедились теперь, что только человек, умеющий проводить свои собственные интересы, достоин названия серьезного человека. Вследствие чего одни, – более реальные, занялись исключительно полезным делом расширения своих карманов в ущерб менее просвещенной и менее умной братии, при чем не редко блестящая и великодушная фраза, ученая или гражданственная, служит им в одно и то же время приманкой и покровом... Другие, – хотя также не презирают благ мира сего, предаются вместе с тем стремлениям более идеальным: их поедает литературное и ученое тщеславие.

По-видимому, пути наших утилитаристов и наших позитивистов совершенно расходятся. Но это не мешает им сходиться самым трогательным образом в двух существенных пунктах: 1. В порицании своего прошедшего и в презрительном сожалении, питаемом ими сообща к той части нынешней молодежи, которая, не увлекшись их мудрым примером, осталась верна революционному знамени и «неблагодарному» служению всенародным интересам. Эти донкихотские стремления, думают, говорят и пишут они, признак или большой молодости, или неисправимой глупости. Только очень молодым людям позволяется тешить себя революционными грезами, человек возмужалый должен посвятить себя науке и разумному устройству своей собственной жизни. Вот новая доктринерская фраза, выдуманная нашими отсталыми или усталыми для прикрытия очень старой и очень гадкой вещи...

Другой пункт, в котором сходятся наши утилитаристы с позитивистами – это неизмеримое чувство презрения к «глупому и невежественному народу».

То же самое презрение, сопряженное с обманутыми надеждами молодого тщеславия и с молодым отчаянием не окрепшей силы в борьбе и не успевшей сохранить себя после первого поражения, породило у нас, под влиянием чтения Бокля[3] и других новейших писателей, худо понятых недозрелыми мудрецами новую школу одинокого меланхолического саморазвивания в науке и жизни, независимо от народа и вне всякого политического и социально-революционного дела. Эта школа, за исключением некоторых, впрочем, довольно существенных сторон, а именно: смелой ширины теоретических стремлений, унаследованных ей от революционно-страстного движения умов, подавленного, но отнюдь не убитого в 1863 году, эта школа, наперекор всем воспоминаниям своим и своим лучшим инстинктам, самой логикой проповедуемого ей учения, принуждена слиться со школой наших новых позитивистов. Впервые выставила она свое знамя в Русском Слове[4], и уже не мало развратила юных голов!

Она существенно отделяется от позитивизма более широкой постановкой социальной теории. В то время, как позитивисты наши не прочь устроить для себя в государстве, пожалуй, и с помощью самого государства, над толпой чернорабочего люда новый класс умственной, ученой аристократии, род привилегированной церкви ума и высшего знания; в то время, как они громко утверждают необходимость положительной религии для народа и, пожалуй, сами готовы пококетничать с вне-научным идеалом, называемым господом богом, отвергая с презрением название материалистов, навязываемое им противниками, – приверженцы покойного Русского Слова смело и громко называли себя материалистами, атеистами и социалистами.

Вот разница между ними. Сходятся же они в том, что как те, так и другие отвергают одинаково, хотя, положим, и вследствие различных побуждений, пользу какого бы то ни было политического начинания, а тем более всякого революционного предприятия. «Народ, говорят они, развивается точно так же, как и все живое и существующее в мире, по неизменным законам природы. Развитие всякого народа обусловливается причинами этнографическими, экономическими, историческими, пожалуй, и политическими, но отнюдь не зависящими от произвола одного, или нескольких лиц. Поэтому никто не может ни ускорить его, ни остановить. Народ двигается незаметно сам собой и освободится, когда придет его время». Отсюда следует, что всякая попытка толкнуть его вперед и поднять его преждевременно – смешна. Как ни тяжела действительность, надо поэтому ждать терпеливо естественного самопробуждения народа; а чтобы не терять даром времени и не тратить сил по-пустому в тщетных усилиях, откажемся от всякой революционной деятельности и предадим себя исключительно делу своего собственного развития, движению науки, и сколько будет возможно, распространению необходимых знаний в народе.

Мы совершенно согласны с основаниями физиологического взгляда на жизнь и на развитие народов. Новые мудрецы позабыли только сообразить одно обстоятельство, а именно: что те революционные деятели, которые толкают народы вперед и, как бы, ускоряют ход их развития, не с неба же упали; они принадлежат в широком смысле тому же народу, точно также, как в растительном царстве тычинка, оплодотворяющая пестик, составляет с последним одно по сущности своей нераздельное существо.

Руководствуясь подобными аналогиями, додумавшись до конца, искренние между ними должны понять, что действия революционных людей на свой народ есть, как бы сказать, только отдельный, естественный и необходимый момент самодеятельности и саморазвития этого же самого народа.

Между нашими отсталыми и усталыми есть разряд более умных, честных и несомненно искренних людей. Не своекорыстное служение мамону, не пустозвонное тщеславие и не презрение к народу, а действительное отчаяние, уныние и даже в некоторой доле испуг, овладевшие ими во время реакционного погрома шестьдесят третьего года, заставили их отречься от всякой революционной деятельности и броситься, очертя голову, в искусственное движение, возбужденное правительством посредством так называемых земских и судебных реформ, за которые они ухватились, как за последнее средство спасения. Мы далеко не противники участия наших друзей в этом движении. Оно чрезвычайно полезно в том смысле, что вырывает их из абстрактного, самосозерцательного и во всех отношениях вредного одиночества; что знакомит их с действительными нуждами и со всеми вопросами, прямо касающимися благосостояния народа – сближает их наконец с самим народом; но только под тем условием, что, действуя в этой среде, друзья наши не перестанут стремиться к единственной серьезной цели нашего времени, к социально-политической революции.

Есть еще у нас особая категория людей, между которыми нередко встречаются драгоценные силы. Это общество, запивающее горе вином и протестующее против жизненной тесноты бурным и нередко даже развратным разгулом. Много самых лучших наших людей в нем погибло. Многие продолжают гибнуть в нем и теперь. Мы надеемся, что наш зов на народное дело отрезвит их. Они поймут, что делить себя между распутством и делом народным нельзя.

Мы вообще открываем ряды свои для всех, желающих в них возвратиться, для всех, кому надоело мертвое бездействие и лицемерное доктринерство, лишь бы только их возвращение было искренно. Мы призываем разумеется, только тех людей которые понимают или способны понять, что всякое начинание, чуждое действительным интересам и жизненным потребностям народа и без его широкого участия бесплодно, бессильно; те которые, с одной стороны, сознают, что главное призвание их – растолковать народу многое, чего он, себе на беду, еще не понимает, и прежде всего породить в нем самом смысл его дела и сознание его собственной всесокрушительной силы; но вместе с тем подходят к нему с убеждением, что в этом чернорабочем народе, не смотря на его безграмотность, кроется вся судьба, вся мысль будущей России и что поэтому, они сами должны многому у него научиться, для того, чтобы приготовиться и стать способными ему помогать в деле его окончательного освобождения.

Мы отвергаем решительно всякого, кто, подходя к народу, положим, даже и с самыми великодушными замыслами, смотрит на него свысока, и, увлекаясь бессмысленным самодовольством, думает: «во мне вся премудрость; в народе вся глупость!». Нашими братьями могут быть только те, которые по мысли, по воле, по сердцу, по нелицемерному уважению к народу друзья и братья народа.

Поэтому и потому еще, что мы заклятые враги государства и государственности, мы отвергаем всех наших старых и молодых юристов, экономистов и политических публицистов, этих бледных подражателей и поклонников западной, буржуазно-государственной цивилизации, важно рассуждающих об интересах народа, до которого им в сущности нет никакого дела, которого они не знают и знать не хотят, но который должен служить страдательным материалом для их школьных опытов. Кроме их несносного, педантски-бездушного пустозвонства, есть другие более важные причины, заставляющие нас смотреть на них, с отвращением: они представители идей и направлений, которые, если бы могли восторжествовать и укрепиться в России, убили бы ее несомненно. От них так и несет мертвечиной[5].

Мы же зовем людей живых, а не мертвых. С мертвыми не говорят; их хоронят; а когда они встают из гробов, чтобы мешать делу, их обходят учтиво, или неучтиво, смотря по обстоятельствам и по силам, и пусть они себе доживают спокойно до последнего дня всенародной переделки.

А нам всем, живым и единомыслящим друзьям народа, пора проснуться, пора оправиться от поражений, нами испытанных, пора приняться опять за народное дело.

Мы приглашаем всех единомышленников наших собраться опять вокруг знакомого им знамени, поднятого в первый раз в конце пятидесятых годов руками людей, о которых мы говорить здесь не станем, но имена которых живут в наших сердцах, поощряя нас к делу.

[1] Греч Николай Иванович (1787-1867) – русский журналист, писатель и филолог. В 1812-1839 годах редактор-издатель (с 1825 совместно с В. Ф. Булгариным) журнала «Сын отечества», до середины 1820-х годов связанного с декабристскими кругами. После подавления восстания декабристов Греч перешел на консервативные позиции. В 1831-1859 годах совместно с Булгариным издавал газету «Северная пчела», пользовавшуюся покровительством III отделения.

[2] Булгарин Фадей Венедиктович (1789-1859) – русский журналист и писатель. С1826 года – издатель-редактор совместно с Н. И. Гречем газеты «Северная пчела».

[3] Бокль Генри Томас (1821-1862) – английский историк, социолог-позитивист. Его работа «История цивилизации в Англии была в конце 1850-х переведена на русский. Взгляды Бокля проникнуты верой в безграничную силу разума и общественный прогресс, ненавистью к клерикализму, убеждением в возможности использования научных методов (особенно статистики) для познания законов истории.

[4] Русское слово – Петербургский ежемесячный журнал, существовавший с 1859 года. В журнале публиковались специальные исследования (Буслаева, Костомарова и других). С Середины 1860-х годов образовалась новая редакция и новое направление определяли преимущественно его литературная критика и публицистика, прежде всего – деятельность Писарева. По важнейшим общеполитическим вопросам журнал разделял революционно-демократическую линию «Современника» (обличение самодержавия, крепостничества и капиталистических порядков, проповедь идей утопического крестьянского социализма). Подвергался преследованиям правительства; дважды его издание останавливалось, затем он был запрещен (1866).

[5] Разумеется, мы исключаем из этой категории людей, которые ныне так честно отстаивают в судах интересы народа (прим. авт.).