4. О сотрудничестве с мадзинистами. – Вожди мадзинистов.
1. О публичном существовании Интернационала. – Революция в Испании.
3. Ответы на вопросы: Дела туринской секции, свобода мысли и немецкая клевета.
Опубликовано в журнале «La Société nouvelle», Année 12, t. 1, 1896 (с. 175-199).
Письмо написано в марте 1872 года
Оригинальное письмо делилось на две части (с помощью «***»), также в самом конце имелся пробел, отделявший мнение о революции и другие темы. В этом русскому переводе эта две части поделены соответственно на I (Мадзини и социалисты) и II (Дела Интернационала). Они же внутри себя поделены на 3-4 части, темы которых указаны в их названиях.
В этом письме Бакунин подробно демонстрирует свое мнение относительно деятельности и идей Мадзини и мадзинистской партии, в особенности показывая отличия его от социализма Интернационала. Он дает советы, каким образом можно сотрудничать с мадзинистами, которых он называет буржуазными радикалами – то таким образом, чтобы бить вместе государство, но не растворяться в мадзинизме, всегда искать выгоду от их предприятий для себя и своего дела, крайне осторожно подходя к вопросу сотрудничества. Вместе с тем, Бакунин указывает на социальные классы и их политические и экономические идеалы, служить которым должны революционные социалисты, подмечает на огромной важности крестьянства в предстоящей социальной революции в Италии, что от их участия будет зависеть ее успех (что косвенно подтвердилось в двух попытках бакунистских бунтов в Болонье и Беневенто, не сумевших поднять крестьян). Революция Мадзини – вспышка кучи молодежи, революция Бакунина – массовое восстание народа.
Во второй части письма Бакунин советует реорганизовать Интернационал в Италии в тайную организацию ввиду нарастающих репрессий против социалистов. Между тем, он также рекомендует образовать «ячейки» искренних социалистов, которые составят «штабы» народного движения, – составные части бакунинской массовой социальной революции. Очевидно, что в этих советах Бакунин рекомендует методы тайного Альянса Социалистической Демократии.
Мой дорогой друг. Вместе с Вашим письмом я получил большую, печальную новость: Мадзини умер[1].
Италия только что потеряла одного из своих самых выдающихся сыновей, ведь ни у кого из нас не может быть сомнений в том, что Мадзини, наряду с Гарибальди, был одной из величайших итальянских личностей, вторым героем века. Выдающийся ум, горячее сердце, неукротимая воля, неизменная преданность, величественность – вот качества, которые, безусловно, никто не осмелится в нем отрицать и которые создают великих людей.
И все же, в конце своей долгой и великолепной карьеры, он встретил в нас убежденных и непримиримых противников. Мы боролись с ним не от радости, а с грустью в душе, потому что наш долг, наша религия, религия человечества, противостоящая религии божества, велела нам вести эту борьбу.
Теологические идеи Мадзини, вооруженные той свободоубийственной силой, которая присуща всем божественным абстракциям, в конце концов возобладали над его революционным темпераментом и его глубоко либеральной итальянской натурой и в последние дни его жизни превратили его в непримиримого противника революции. Он проклял ее во всех ее величайших современных проявлениях: в Парижской Коммуне, чья разрушительная программа политической централизации Государств, чье восстание и героическая мученическая смерть открыли новую эру в истории; в Интернационале, великолепной организации, возникшей из самых глубин жизни пролетариата Европы и ставшей сегодня, без сомнения, самым мощным, если не единственным инструментом его скорого освобождения; в свободной мысли, этом альтер эго, этом идеальном выражении, неотделимом от материального освобождения человеческого рода; и в положительной науке, человеческом солнце, которое сегодня восходит, чтобы своим ясным светом заменить двусмысленный свет божественных солнц; наконец, в великодушном и плодотворном союзе, который наиболее живая и умная часть вашей молодежи заключила с итальянским пролетариатом на единственной основе человеческой справедливости и солидарности. Мадзини напал на все, что нам дорого и свято, и хотел навязать нам идеи и учреждения, которые мы ненавидим из глубины души и всей силой своих убеждений. Мы были бы трусами и изменниками, если бы не боролись с ним до конца. Глубокое чувство уважения, симпатии и благоговения, которое мы всегда испытывали к этому величественному и искреннему ретрограду, сделало эту борьбу для нас очень болезненной и мучительной, но мы не могли уклониться от нее, не предав наше дело, великое дело окончательного торжества человечности над божественностью и скотством, объединенными в одном ретроградном действии, – путем экономического и социального освобождения пролетариата.
Новый Иисус Навин, Мадзини пытался остановить ход солнца. Он потерпел неудачу. Его великая, утомленная, измученная душа наконец обрела покой, которого она никогда не знала при жизни. Великий мистический патриот, последний пророк Бога на земле, умер, унеся с собой в могилу последнюю религию, самого Бога, который, надеемся, на этот раз не воскреснет.
Партия Мадзини не в силах продолжать свою пропаганду, которая теперь стала невозможной и которая, не находя живой почвы в реальных инстинктах итальянской нации, поддерживалась лишь силой его ретроградного гения. В этой партии, несомненно, остаются очень уважаемые люди: Саффи, Кампанелла и, прежде всего, старый Квадрио, самый благородный и чистый из людей, которых я встречал в своей жизни, старик, которого я обожаю и который, вероятно, проклинает меня... еще несколько других, чьи имена мне неизвестны; но ни один из них не будет в силах принять наследие Мадзини, а теоретическое и практическое устройство этой партии, властной, если можно так сказать, таково, что для своего существования она нуждается в учителе. Учитель исчез, поэтому она должна распасться. Но не сразу. Напротив, более чем вероятно, что в первое время, воодушевленные катастрофой, которая только что обрушилась на них, они приложат все усилия, чтобы еще больше сплотиться; но как только пройдет этот первый час, поскольку между ними нет никакой реальной связи, а их партия не пустила корни в народной жизни, мадзинисты не смогут не разделиться на множество маленьких церквей, которые, управляемые разными вождями, станут столькими же маленькими очагами политических [подковерных?][2] интриг и чаще всего противоположных. Многие, и, без сомнения, самые живые, самые искренние, самые молодые, захотят присоединиться к вам. Вы, несомненно, примете их с братскими чувствами, но, пожалуйста, не дайте им захлестнуть вас и не позволяйте им вносить в ваш такой сплоченный лагерь свои мелкие политические страсти, тщеславные, разочаровывающие и властные настроения. Откройте им широкую дверь, но принимайте их только при условии, что они искренне примут всю программу Интернационала.
Позвольте другу защитить вас от другой опасности. Вся мыслящая и чувствующая Италия, охваченная огромной скорбью, сегодня как бы объединяется в чувстве почитания Мадзини. Даже если бы не было других доказательств, одного этого было бы достаточно, чтобы показать, насколько Италия, в условиях общего упадка Европы, осталась великой и живой нацией. Италия прославляет и утверждает себя в почитании одного из своих величайших сыновей, одного из своих самых преданных детей и слуг. Что может быть более естественным, чем то, что в этот момент высшей скорби и воодушевления мадзинисты и итальянские интернационалисты, буржуазные революционеры и революционные социалисты, на мгновение забыв о всех своих прошлых разногласиях, протягивают друг другу братскую руку. Но, пожалуйста, даже в разгаре этого патриотического порыва не забывайте о пропасти, которая отделяет вашу программу от программы мадзинистов. Не дайте себя им втянуть, – а они обязательно будут пытаться это сделать, – в совместное практическое предприятие, соответствующее их программе, планам и методам действия, а не вашим. Призывайте их объединиться с вами на вашей территории, но не следуйте за ними на их территорию, которую вы не сможете принять, не пожертвовав и не предав великое дело пролетариата, которое теперь стало вашим. Не забывайте, что между буржуазной революцией, о которой они мечтают, и социальной революцией, которая сегодня требует ваших услуг, лежит настоящая пропасть, не только в отношении целей, которые существенно различаются, но и в отношении средств, которые должны обязательно соответствовать этим целям. Приняв их планы действий, вы не только разрушите все свое социалистическое дело и лишите свою страну революционной солидарности, которая сегодня объединяет ее со всей Европой, но и обречете себя, вместе со всеми, кто последует за вами по этому новому и роковому пути, на верное поражение, на кровавый и полный провал.
Фактом является то, что все экспедиции, предпринятые и выполненные Мадзини без исключения, всегда заканчивались неудачей. И все же кто осмелится сказать, что эти предприятия были бесполезными? Рассматриваемые в целом, как система практического образования, примененная к итальянской молодежи, они принесли огромный результат: пробудили, сформировали, вдохновили и оформили эту патриотическую молодежь и сделали ее настоящим зародышем итальянского возрождения. Вот великое, бессмертное дело Мадзини: он воспитал эту молодежь и благодаря ей создал Италию такой, какая она есть, да, но только такой, какая она есть: цивилизованную, образованную, буржуазную Италию, политическую Италию, Италию-Государство, а не социальную Италию, не народную и живую Италию. Идеальному и политическому делу Мадзини не хватило одобрения народа, но не того кажущегося или искусственного одобрения, которое достигается политическими голосами этой абстракции, этой политической лжи, которую называют всеобщим избирательным правом, а широкого и плодотворного одобрения, которое достигается только реальным участием и самостоятельными действиями народной жизни. Все дело Мадзини осталось вне действительной жизни масс. И вот почему это гигантское дело, начатое величайшим человеком века и доведенное до конца двумя поколениями итальянских мучеников-героев, кажется мертвым, скорее напоминающим разлагающийся труп, чем сильное и живое тело; и вот почему, несмотря на трансцендентный идеализм мысли, которая его вдохновила, политическое единство, созданное Мадзини и сегодня более чем наполовину разложившееся, стало Эльдорадо для паразитов и мерзких хищников. Каким бы великим ни был гений человека, он может придумать идею, он может вдохновить ею сотни молодых людей, но он не может создать жизнь, ни силу жизни, потому что жизнь никогда не является дочерью абстракции, напротив, абстракция всегда проистекает из жизни и является лишь ее неполным выражением. Секрет и сила жизни находятся только в обществе, в народе. И пока народ не одобрит так называемое национальное дело, это дело никогда не будет по-настоящему национальным и живым... Италия, созданная Мадзини, неизбежно привела к Италии Лауза, Бонги, Коврети и Висконти-Веноста, к Италии Криспи, Мордини, Никотера и tutti quanti[3]... Это было не несчастным случаем, а логической и неизбежной необходимостью.
Никто не чувствовал это так сильно, как Мадзини. Поэтому имя народа встречается во всех его произведениях; оно даже составляет вторую часть его знаменитой формулы: Dio e Popolo[4], и Мадзини всегда заявлял, что будет считать свое дело окончательно завершенным только тогда, когда оно будет одобрена народом. Но народ, о котором говорит Мадзини, не является действительным народом, рассматриваемым в его независимой и живой действительности – его народ является фикцией, абстрактным, так сказать теологическим существом. Народные массы, взятые в их естественном, реальном и живом существовании, в его глазах составляют лишь толпу; и чтобы эта толпа стала народом, она должна сначала принять закон Божий, мысль Божию, открытую пророками, гениальными людьми, увенчанными добродетелью. Эта мысль, обладающая способностью превращать толпу в народ, не является, таким образом, выражением собственной жизни этой толпы, она рождается вне его и, следовательно, привносится и навязывается ему извне. Вот истинный смысл этой формулы: Dio e Popolo. Dio – это догматическая, аристократическая, вненародная и, следовательно, антинародная идея, которую необходимо силой навязать толпе, чтобы эта последняя, под видом самостоятельного выбора, одобрила ее и, одобрив, стала народом. Народ Мадзини – это загипнотизированная, принесенная в жертву толпа, которую легко представляют на соборах и в учредительных собраниях люди, черпающие вдохновение не в интересах масс, не в действительной жизни масс, а в теологически-политической абстракции, абсолютно чуждой этим массам.
Наш принцип, не так ли, совершенно противоположен: помимо положительной науки, мы не признаем никакого другого источника нравственных истин, кроме самой жизни народа, поскольку положительная наука сама по себе является лишь методическим и обдуманным обобщением огромного исторического опыта народов. Общество в самом широком смысле этого слова, народ, низкая толпа, масса трудящихся, дает не только силу и жизнь, но и элементы всех современных идей, и идея, которая не черпается из его недр и не является верным выражением народных инстинктов, по моему мнению, является мертворожденной. Отсюда я делаю вывод, что роль преданной и образованной молодежи – не в том, чтобы быть откровенниками, пророками, учителями и докторами, не в том, чтобы быть творцами, а только в том, чтобы быть акушерами мысли, рожденной самой жизнью народа; то есть молодые люди, которые хотят служить народу, должны искать вдохновение не вне его, а внутри него, чтобы дать ему в четкой форме то, что он неясным образом несет в своих столь же бессознательных, сколь и могущественных стремлениях.
Среди народных идей, которая сегодня, несомненно, занимает первое место в чаяниях масс всех стран, является материальное или экономическое освобождение. Мадзинисты, с высоты своего вненародного и трансцендентного идеализма, с большим презрением относятся к этой тенденции, и если в последнее время они были вынуждены пойти на некоторые уступки, то делали это лишь с неким снисходительным презрением к низкой грубости этих масс, неспособных забыть о своих животах и жить в едином созерцании идеала. Их презрительный социализм является своего рода приманкой для толпы, которую не трогает красота этого идеала. Ослепленные собственными теологическими и политическими идеями, которые, по сути, являются для народа старыми и новыми оковами, они видели в этом стремлении лишь грубое проявление грубых аппетитов и не поняли, что в своей бессознательной и наивной форме оно содержит в себе самую высокую и освободительную идею века; идею, которая, разрушая все идеальности как абстракции, как фикции или как теологические, поэтические, юридические и политические символы, должна преобразовать их в живые народные реалии: истину, справедливость, свободу, равенство, солидарность, братство, человечность, все эти великолепные вещи, пока они оставались в состоянии теологических, поэтических, политических и юридических истин, служили только для освящения и прикрытия самого жестокого и сурового угнетения и эксплуатации в реальной жизни народа, выражали только приговор масс к вечной нищете и рабству. Не было ли с самого начала истории реальной основой и конечным следствием всех этих великолепных абстракций эксплуатация принудительного труда масс в интересах привилегированных меньшинств, называемых[5] классами? Разве католическая церковь, самая идеальная из всех по своему принципу, не была с первых лет своего официального существования, то есть со времен императора Константина Великого, самой хищной и алчной институцией? И все остальное в том же духе. Все великолепие христианской цивилизации, Церковь, государство, материальное процветание наций, наука, искусство, поэзия – разве все это не было основано на рабстве, порабощении, нищете миллионов трудящихся, составляющих настоящий народ? Что же делает народ, задавая этот грозный экономический вопрос? Он атакует всю эту цивилизацию, которая слишком долго угнетала его, в ее действительных основах. Он заставляет вечные идеальности спускаться с небес, будь то теологических или политических, на территорию действительной жизни и превращаться в живые и плодотворные реальности для народа. Требуя своего хлеба насущного, полного продукта своего труда, народ требует для себя науки, справедливости, свободы, равенства, солидарности, братства, одним словом, человечности. Отсюда следует, что его материализм, который мадзинисты так презирают, является высшим проявлением практического и реального идеализма.
Вот чего мадзинисты, пока они остаются верными политико-религиозной доктрине своего учителя, никогда не поймут. Но из различия в принципах и целях неизбежно вытекает различие в средствах и революционной практике. Мадзинисты, увлеченные своими идеями, оторванными от жизни и реальных народных устремлений, воображают, что им достаточно создать в главных городах Италии несколько десятков небольших заговорщических центров, привлекая к себе не более нескольких сотен рабочих, и неожиданно поднять одновременное восстание, чтобы массы последовали за ними. Но, во-первых, они даже не умели организовать одновременное восстание; а во-вторых, и главное, массы всегда оставались глухими и равнодушными к их призывам, так что все мадзинистские предприятия неизменно заканчивались кровавыми и даже иногда забавными провалами. Но поскольку мадзинисты являются неисправимыми доктринерами, систематически глухими к жестоким урокам жизни, эта ужасная череда болезненных неудач, этот самый опыт ничего их не научил. Каждую весну они начинают все заново, приписывая все эти прошлые поражения не недостаткам своей системы, а некоторым второстепенным обстоятельствам, неблагоприятным случаям, которые встречаются во всех известных истории предприятиях, но которые могли быть преодолены только теми, кто действительно исходил из глубин действительной жизни.
Стали ли мадзинисты сегодня более дальновидными, более практичными? Вовсе нет, и доказательством тому служит то, что если бы Мадзини не умер, они бы предприняли новую попытку, которая, несомненно, закончилась бы той же неудачей. Они неисправимы, они умрут неисправимыми и навсегда останутся обречены на бесплодие.
Эти предприятия, которые всегда заканчивались неудачей, имели смысл, несмотря на их постоянный и неизбежный провал, поскольку их целью было пробудить и воспитать патриотизм итальянской молодежи. Как я уже сказал, это было славное дело Мадзини. Но как только это дело было выполнено, необходимо было изменить систему, чтобы не разрушить или не развратить ее. Старая система Мадзини, которая была превосходна для создания доблестной молодежи, была бесполезна для осуществления великой победоносной революции. Сам всегда находясь под влиянием своих теологических, поэтических, политических и патриотических абстракций, с другой стороны, сумев более или менее разделить доктринерский энтузиазм, которым он сам был одушевлен, с числом, впрочем, всегда ограниченным, молодых людей, своих учеников, Мадзини верил, что его абстракций достаточно, чтобы увлечь массы. Он никогда не понимал, что массы приходят в движение только тогда, когда их подталкивают к этому силы – как интересы, так и принципы, – исходящие из их собственной жизни, и что абстракции, рожденные вне этой жизни, никогда не смогут оказать на них такого воздействия. Обманутый этой постоянной иллюзией своей жизни, он до последнего момента верил, что революцию можно совершить неожиданным ударом и что самостоятельное и одновременное взятие оружия несколькими сотнями молодых людей, разбросанных небольшими группами по всей стране, будет достаточно, чтобы поднять нацию.
Восстание, которое он планировал на эту весну, подготовленное, рассчитанное и организованное по той же схеме, неизбежно постигла бы участь всех предыдущих предприятий. Последствия были бы, возможно, еще более жестокими, поскольку Италия, как мне кажется, находится в одной из тех критических ситуаций, когда любая ошибка может стать фатальной. Нельзя допустить, чтобы революция опозорилась бессмысленным движением и идея революционного восстания стала предметом насмешек.
То, что может и должно спасти Италию от унизительного и губительного состояния упадка, в котором она сейчас находится, то, что вы должны подготовить и организовать, как мне кажется, – это не нелепое восстание героических, но слепых молодых людей, а великая народная революция. Для этого недостаточно вооружить несколько сотен молодых людей, недостаточно даже поднять пролетариат городов, необходимо, чтобы поднялась и сельская местность, ваши двадцать миллионов крестьян.
С средневековья и даже с античного Рима, с момента начала исторического существования Италии, можно сказать, что вся ее политическая и социальная жизнь, движение ее цивилизации сосредоточивались в городах. В средневековье ваши села с политической и нравственной точки зрения представляли собой большую безмолвную и безжизненную пустыню, в которой ваши города, полные движения, богатства, ума и жизненной силы, сияли как яркие оазисы. Это неучастие деревень в чудесной жизни ваших городов было одной из главных причин упадка вашей страны. В этом веке славное возрождение Италии было по-прежнему исключительно делом ваших городов, почти полностью исключая деревню. Таким образом, до этого момента ваши крестьяне, то есть около двадцати миллионов итальянцев, оставались вне исторической жизни Италии или участвовали в ней только как крепостные и жертвы.
Вот в чем заключается самая большая опасность. Все будущее вашей страны зависит от того, какую позицию займут ваши крестьяне в грядущей революции. До сих пор они оставались пассивными и почти без сопротивления терпели судьбу и формы правления, которые города пожелали им навязать. Но вы знаете лучше меня, что крестьяне у вас, как и везде, а у вас, пожалуй, больше, чем где-либо, не любят города. Поскольку города были в той или иной степени политически революционными, крестьяне неизбежно были реакционными, и не столько из-за пагубного влияния, которое на них оказывают священники, сколько из-за вполне естественной и, скажем так, вполне законной ненависти, которую они питают к городам как по исторической традиции, так и в результате всего своего более современного опыта. Крестьяне ненавидят буржуа.
Сегодня, когда пролетариат городов пробуждается и организуется революционно как в Италии, так и во всех других странах Европы, деревня, компактная масса крестьян, стала единственным средством спасения и единственной опорой для реакции. Опора настолько мощная, что пока мы не лишим реакцию этой опоры, мы никогда не сможем победить ее, мы всегда будем терпеть поражение. Весь вопрос о победе революции сводится, таким образом, к следующему: Как поднять, как революционизировать крестьян?
Друзья мои, разве вам не ясно, как и мне, что магические и мистические формулы Мадзини, которые сегодня утратили ту силу, которую они когда-то оказывали на итальянскую молодежь, недостаточны, чтобы поднять не только крестьян, но даже пролетариат ваших городов? Народ деревень и народ городов жаждет освобождения. Но то, что называется политической свободой, в действительности освобождает только буржуазию; и поскольку эта свобода организована в виде большого централизованного государства, даже если это государство является республикой, как того хотел Мадзини и как того хотят мадзинисты; поскольку свобода обходится очень дорого и поскольку все расходы государства в конечном итоге ложатся на плечи трудящегося народа, то из этого следует, что эта политическая свобода ложится новым бременем на народного верблюда, и без того перегруженный до предела, как очень хорошо сказал генерал Гарибальди. Эта так называемая политическая свобода, во имя которой мадзинисты, несмотря на столько жестоких разочарований, еще не теряют надежды поднять народные массы, без мощного сотрудничества которых революция невозможна, эта политическая свобода не означает для этих масс ничего другого, как новое рабство и новую нищету.
Действительное освобождение народа может быть достигнуто только путем социальной революции. Эта революция, как и все живое и деятельное, будет иметь две стороны: отрицательную и положительную. Отрицательная сторона – это отделение всего, что разрушает и угнетает народную жизнь; это будет именно тот акт, посредством которого народный верблюд сбросит с себя на землю постоянно растущее бремя, которое давит на него веками; и это бремя само по себе имеет двойственную природу: с одной стороны, это чисто политическое и налоговое бремя, которое сдерживает самостоятельное развитие, свободное движение масс, а с другой – перегружает их и разрушает налогами и сборами – это бремя государства. Другая часть бремени – это экономическая эксплуатация труда народа капиталом, монополизированным в руках высшей и очень богатой буржуазии. По сути, эти две части бремени неотделимы друг от друга, поскольку Государство, неизбежно враждебное, завоевательное и разрушающее человеческую солидарность во вне, никогда не имело другой миссии внутри страны, кроме как закрепить, узаконить и урегулировать эксплуатацию народного труда в интересах привилегированных классов.
Свержение нынешнего Государства и финансовой монополии – вот, таким образом, отрицательная цель социальной революции. Каковы будут пределы этой революции? Теоретически, по своей логике, она заходит очень далеко. Но практика всегда отстает от теории, потому что она подчиняется множеству социальных условий, которые в совокупности составляют реальную ситуацию в стране и которые неизбежно оказывают влияние на каждую подлинно народную революцию. Задача вождей будет заключаться не в том, чтобы навязывать массам свои собственные фантазии, а в том, чтобы идти так далеко, как позволяют или требуют народные инстинкты и стремления. Положительной целью социальной революции будет новая организация более или менее освобожденного общества.
В этом отношении идеал также четко сформулирован в теории. Как политическая организация, это самостоятельная абсолютно свободная федерация коммун и рабочих ассоциаций; как социальная организация, это коллективное присвоение капитала и земли рабочими ассоциациями. На практике это будет то, что каждая секция, каждая провинция, каждая коммуна и каждое рабочая ассоциация сможет и захочет, при условии, что это действительно будет реальная воля населения, а не произвол, фантазия или отвращение[6] вождей, которые принимают решения.
По моему мнению, одной из главных задач тех, кто сегодня возглавляет революционное социалистическое движение в Италии, должно быть определение и закрепление, насколько это возможно сегодня, по крайней мере основных положений плана и, прежде всего, программы предстоящего революционного восстания. Никогда не теряя из виду идеал, который должен вести нас, как когда-то Полярная звезда вела моряков, – и под словом «идеал» я понимаю полную справедливость, полную свободу, полное экономическое и социальное равенство, а также всеобщую солидарность и братство людей, – чтобы сформировать практическую и осуществимую программу, необходимо учитывать различные ситуации в каждой из ваших провинций, а также настроения определенных классов вашего общества. Не всех. Потому что, если вы захотите удовлетворить все классы, вы неизбежно окажетесь в тупике; интересы правительственных и высших классов слишком противоречат интересам низших слоев, чтобы между ними было возможно примирение. Поэтому я считаю, что все классы, которые прямо или косвенно заинтересованы в сохранении нынешнего Государства, должны быть безжалостно принесены в жертву: все дворянство и вся высшая финансовая, торговая и промышленная буржуазия, все крупные землевладельцы и капиталисты, а также в значительной степени средняя буржуазия, чьи дети сегодня заполняют армию в качестве офицеров и бюрократию в качестве чиновников. Эта средняя буржуазия, в Италии, как и везде, является классом трусов и глупцов, опорой всякой коррупции, всякой несправедливости, всякого деспотизма.
В Италии есть четыре социальных слоя, которые, на мой взгляд, необходимо учитывать. И прежде всего два основных слоя, наиболее многочисленных и составляющих действительную основу всей нации: пролетариат городов и пролетариат деревень; рабочие в прямом смысле этого слова и крестьяне. Именно они должны задать основной тон, действительное направление предстоящей революции. Нужно ли мне говорить вам, что и те, и другие являются по необходимости, по сути и инстинктивно социалистами?
Ваши городские рабочие каждый день дают вам новые доказательства этого. Неопровержимым доказательством является то, с каким рвением они собираются под знаменем Интернационала везде, где есть хотя бы несколько человек доброй воли, способных его поднять. Даже мадзинисты в конце концов признали это; поэтому теперь мы видим, как они занимаются социализмом очень неумело и, без сомнения, очень неуклюже. Будучи идеалистами, они никогда не смогут заниматься этим всерьез. Но социалистический дух, овладевший рабочими массами, слишком силен, чтобы они могли и дальше игнорировать его. В этой массе, которую я назвал городским пролетариатом, весь идеал, как я его только что определил, уже является предметом очень заметного, очень явного направления, так что, если бы был только он, можно было бы далеко зайти. Его главная страсть – это стремление к абсолютному равенству и справедливости. Он хочет, чтобы все люди трудились на равных экономических и социальных условиях, чтобы мир был миром трудящихся, чтобы не было больше господ, чтобы больше не было возможности для личности обогащаться за счет труда других. Он хочет, чтобы каждый рабочий пользовался полным продуктом своего труда. Сам Мадзини в своих последних сочинениях признал законность этого требования, которое занимает первое место в программе Интернационала. Но знаете ли вы, что означает это требование? Ничего иного, как присвоение всего капитала рабочими ассоциациями, осуществленное тем или иным способом. Потому что до тех пор, пока капитал будет монополизирован в руках отдельных лиц как личная собственность, и по той же причине рабочие ассоциации, представляющие собственно труд, будут лишены капитала, ничто не сможет помешать капиталистам извлекать для своей выгоды часть и всегда наибольшую часть продуктов этого труда. Проценты с капитала и все премии, полученные им в результате различных финансовых, торговых и промышленных спекуляций, означают не что иное, как этот несправедливый сбор. Ведь, в конце концов, сколько бы капитала вы ни собрали, он никогда не произведет на свет детей. Как только рабочие ассоциации освободятся от ига капитала, то есть, обладая собственным капиталом, они не будут нуждаться в услугах чужого капитала, последний перестанет приносить проценты, и его нынешние владельцы очень быстро его съедят. Освобождение труда не может означать ничего другого, как экспроприацию капиталистов и превращение всего капитала, необходимого для труда, в коллективную собственность рабочих ассоциаций.
Что касается политического идеала, заложенного в инстинктах городского пролетариата, то он, как мне кажется, сегодня разделен между двумя довольно противоположными и противоречивыми тенденциями. С одной стороны, городской рабочий, даже самый необразованный, по самой природе своей деятельности оторванный от местного духа, присущего культуре земли, легко понимает всеобщую солидарность трудящихся всех стран и скорее находит свою родину в своей профессии, чем в земле, на которой он родился. Городской рабочий более или менее космополитичен. С другой стороны, несомненно под влиянием буржуазных доктрин, которым он так долго подвергался, он не очень против централизации Государства. Немецкие и английские рабочие сегодня мечтают об этой централизации великого Государства, при условии, как они говорят, что это Государство будет действительно народным: Государством трудящихся, что, по моему мнению, является утопией, поскольку любое Государство и любое централизованное правительство неизбежно предполагают аристократию и эксплуатацию, пусть даже только правительственного класса. Давайте никогда не забывать, что Государство означает господство, а человеческая природа такова, что любое господство неизбежно и всегда приводит к эксплуатации.
Напротив, масса крестьян естественно является федералистской. Крестьянин страстно привязан к земле и всем сердцем ненавидит господство городов и любое внешнее правительство, навязывающее ему свои идею и волю. В Англии и Германии готовящаяся революция явно приобретает характер городской революции, стремящейся к новому господству городов над деревней. В Англии опасность, которая от этого возникнет для самой революции, не будет столь велика, поскольку, если не считать Ирландию, класс крестьян там фактически не существует – все сельские трудящиеся являются наемными, получают дневную плату, как и городские рабочие. В Германии все совсем иначе: там огромна масса крестьян, и, как и во Франции, много крестьян-землевладельцев. По вине буржуазии, которая трижды подавляла и низводила самостоятельные восстания крестьян Германии: сначала в 1520 году, затем в 1830 году и в 1848 году, эта огромная масса сегодня составляет великую крепость реакции, мощную опору, на которую господин фон Бисмарк опирает свой рычаг, угрожающий всем свободам Европы; и абстрактный социализм Немцев встречает здесь очень серьезное, очень опасное сопротивление.
Вы не повторите ошибку Немцев и не будете довольствоваться социализмом городов; вы не будете игнорировать дух и естественные, мощные устремления вашего сельского пролетариата, ваших двадцати миллионов крестьян. Вы не обречете свою революцию на верное поражение. Хотите, чтобы я высказал все, что думаю? Эх, хорошо, я считаю, что у вас гораздо более мощный и реальный революционный элемент больше находится в деревнях, чем в городах. Безусловно, ваши городские рабочие более образованы. Невежество, увы! распространено во всей вашей стране. Но в деревнях оно гораздо сильнее, чем в городах. В городском пролетариате больше идей, больше революционного сознания, но в сельской местности больше естественной силы.
Ваш сельский народ по своей природе революционен, несмотря на попов, влияние которых распространяется лишь поверхностно. И в связи с этим я хочу сказать вам, что я думаю о пропаганде свободной мысли. Эта пропаганда превосходно подходит для исправления ума и практических направлений более или менее образованной молодежи. Но на народ как таковой она не оказывает никакого влияния. Ведь религия народа – это не столько результат теоретического заблуждения, сколько практический протест народной жизни против навязанных ей узких ограничений, против рабства и нищеты. Освободите народ действительно, широко, и вы увидите, как все религиозные суеверия и все небесные опьянения исчезнут сами собой. Не пропаганда свободомыслия, а социальная революция убьет религию в народе.
Ваш крестьянин необходимо есть социалист, и с революционной точки зрения можно сказать, что он находится в самом замечательном положении, то есть в ненавистной экономической ситуации. За исключением крестьян Тосканы, где много издольщиков[7], – я не знаю экономического положения ваших романьольских крестьян, – крестьяне Пьемонта, Ломбардии, всего бывшего Неаполитанского королевства находятся в такой нищете, их существование стало настолько невозможным, что революция, начавшаяся в деревнях, кажется мне неминуемой, даже если она не будет руководиться никакой личностью. Разве два года назад крестьяне не подняли восстание из-за закона «macinato»[8]? И обратите внимание, насколько верным оказался их инстинкт. В нескольких местах, например в Парме, они сожгли всю гербовую бумагу, своего смертельного врага. Сожжение всей официальной, неофициальной, уголовной и гражданской гербовой бумаги кажется мне одним из самых прекрасных средств откровенно социалистической революции. Это гораздо более гуманно и гораздо более радикально, чем отрезать головы на якобинский лад.
Представьте себе, что по всей итальянской деревне раздается крик: «Война дворцам, мир хижинам!» – как во время великого восстания немецких крестьян в 1510 году; и еще более ясный клич: «Земля крестьянам, то есть всем и только тем, кто обрабатывает ее своими руками!» – Верите ли вы, что в Италии найдется много крестьян, которые будут сидеть сложа руки? А если к этому добавить еще и массовое сожжение бумаг, и у вас получится свершившаяся социальная революция.
Таким образом, экспроприация владельцев капитала и преобразование капитала в коллективную собственность рабочих ассоциаций, а также организация всеобщей солидарности – вот идеал городского пролетариата.
Полная местная свобода и переход всей земли во владение сельских трудящихся – вот идеал сельского пролетариата.
Эти два идеала вполне совместимы с принципом свободного федерирования коммун и рабочих ассоциаций, смело провозглашенным год назад Коммуной Парижа. И если бы существовали только эти два социальных слоя, программа социальной революции была бы уже готова.
Но есть еще два слоя, которые вы должны учитывать; во-первых, потому что из-за своего все более бедственного положения они с каждым днем становятся все более революционными, а во-вторых, потому что оба эти слоя очень многочисленны и оказывают очень реальное влияние на народ: в городах это мелкая буржуазия, а в деревнях – класс очень мелких землевладельцев. Эти два класса не имеют собственно никакой программы, поскольку оба полностью дезориентированы. Своими традициями и социальным тщеславием они в некоторой степени привязаны к привилегированным классам. С другой стороны, из-за своих инстинктов, которые все больше угрожают и жертвуются, и из-за реальных условий своего существования, они все больше тяготеют к пролетариату. Тем не менее, они все еще сохраняют некоторые интересы, которые пострадали бы от слишком последовательного и логичного применения социалистического принципа, как он уже вырисовывается из чаяний масс: примирить эти интересы с этими чаяниями, не жертвуя при этом последними, – вот задача, которая стоит перед вами сегодня.
Федерализм и социализм – вот два основных элемента грядущей революции. Это абсолютно противоположно мадзинистской программе. Разве не ясно, что любое примирение между этими двумя партиями невозможно на мадзинистской территории? Вы не можете участвовать в их начинаниях, во-первых, потому что они обречены на неизбежный провал; а затем, и главное, потому что ваши цели и средства абсолютно различны. Вы хотите полного и окончательного освобождения итальянского общества и его новой организации или реорганизации на основе свободного и коллективного труда, снизу вверх, путем федерации и естественных объединений. А они, напротив, мечтают для этого общества о новом порабощении под игом большого унитарного Государства. Вы хотите подготовить и организовать грандиозное народное восстание, которое сметет все, что ему противостоит, разгромит все, что осмелится сопротивляться ему, и сделает сопротивление невозможным. А мадзинисты, неспособные организовать или даже только мечтать о таком восстании, будут продолжать изнурять себя нелепыми предприятиями.
Я предвижу – и, возможно, с точки зрения более серьезной практики, это лучшее, что может с ними случиться – что многие из них, сами того не подозревая, попадут в руки Агостино Бертани, единственного из второстепенных вождей или инициаторов прошлых патриотических движений, который не исчерпал себя полностью и не скомпрометировал полностью свою позицию и свой характер старого революционера.
Среди представителей мадзинистов нет ни одного, кто был бы действительно способен руководить каким-либо предприятием. Это доктринеры, а не люди действия. Квадрио, самый уважаемый и симпатичный из них, может вдохновлять и воодушевлять молодых людей, к которым он испытывает большую любовь, но я не считаю его способным организовывать и руководить действиями. Саффи – своего рода неудавшийся ученый, доктор несуществующего факультета, Меланхтон мертворожденной религии. Петрони, как говорят, является своего рода глупым иезуитом; Кампанелла – основателем секты в партии Мадзини, как Али был основателем мусульманской религии. Кстати, это тот, кого я знаю меньше всего, но, судя по всему, что я смог собрать о нем, он не сможет заменить всегда слабые, но всегда гениальные действия Мадзини.
Бертани не был мадзинистом, но он сумел сохранить более или менее тесные отношения с мадзинистами и с самим Мадзини, как он сумел сохранить их и с гарибальдистами, не будучи сам гарибальдистом, с вольнодумцами и с бывшей демократической левой, – которая сегодня превратилась в горгонзолу или лимбургский сыр, – Криспи, Никотера и Компания; Бертани всегда был со всеми, другом всех, и никогда никому не отдавал себя полностью; он даже друг Альберто Марио, который слишком тщеславен, чтобы искать иного друга, кроме себя самого, и о котором можно сказать, без сомнения, с большим разумением, то, что Камиль Демулен сказал о Сен-Жюсте: «Пусть он носит свою голову как святое Причастие».
Бертани – политик по преимуществу. Он всегда хотел fare da se[9]. Люди, партии и вещи – все должно служить ему средством. При этом я считаю его очень искренним республиканцем. Вспоминая некоторые разговоры, которые я не так давно с ним вел, я склонен полагать, что в глубине души он питает тайную тщеславную страсть не умирать, пока не восстановит или, по крайней мере, не внесет весомый вклад в торжество и установление республики в Италии. Но только какой республики? Федеративной или централизованной? Этого я так и не смог понять. Думаю, что он сам еще не знает. Бертани не является доктринером, у него нет заранее продуманных идеалов, и я думаю, что даже если у него и есть несколько любимых идей, он без особого труда пожертвует ими, если того потребуют обстоятельства, характер и общее движение. Он друг Джузеппе Маццони[10] из Прато, которого называют Тосканским Катоном, друг Альберто Марио, и оба они являются региональными федералистами, каждый по-своему; он федералист с ними и централист с мадзинистами, как он конституционалист с парламентской левой. При необходимости он будет заниматься социализмом и интернационализмом с вами. Одним словом, он стоит над всеми партиями, по крайней мере в своей идее, с намерением извлечь выгоду из каждой из них для достижения своих целей, скорее практических, чем теоретических и принципиальных. Он Государственник по преимуществу, ученик скорее Макиавелли, чем Данте.
И именно потому, что он является учеником Макиавелли, я считаю, что теперь он призван возглавить разрозненные ряды мадзинистов, учеников Данте. Для мадзинистов это, несомненно, будет очень полезно, потому что Бертани придаст их революционным и республиканским усилиям практическую направленность, которую они сами никогда не смогли бы осуществить. Но не следует заблуждаться: республика, для торжества которой будет работать Бертани, будет исключительно буржуазной республикой, потому что он сам, буржуа по крови, по всем своим мыслям и инстинктам, по своим интересам, амбициям и всем своим дружеским связям, никогда не сможет действовать иначе, как в качестве буржуазного государственника, скорее централиста, чем федералиста, скорее эксплуататора, чем социалиста, который, несомненно, будет стремиться примирить два противоположных и непримиримых термина, но который по инстинкту и привычке ума, а также по необходимости положения, как и подобает любому государственнику, всегда в конечном итоге принесет в жертву местную автономию и свободы ради централизации Государства, а процветание народа – ради эксплуатации капиталистов.
Если, как я предполагаю, Бертани фактически станет вождем и тайным руководителем предприятий мадзинистов, какую позицию вы, революционные социалисты, сторонники серьезного освобождения пролетариата, займете по отношению к нему?
Игнорировать его было бы ошибкой; вступать с ним в союз было бы еще большей ошибкой, на мой взгляд. Вы не являетесь утопическими теоретиками, вы хотите создать активную и мощную партию, способную в кратчайшие сроки превратить вашу прекрасную Италию в страну свободы, равенства, справедливости, счастья и достоинства для всех. Вы организуетесь для действия; следовательно, вы не имеете права игнорировать ни один из элементов, составляющих нынешнюю реальность. Вы должны хорошо знать силу ошибок, с которыми вам придется бороться, а также силу элементов, которые, не будучи именно вашими, вынуждены в определенной степени и на весь переходный период стать в некотором роде вашими союзниками, вашими друзьями, имея тех же противников, с которыми нужно бороться. Мадзинисты, хотя и иным образом и по иным причинам, чем вы, являются ярыми врагами этого правительства, которое, боясь вас гораздо больше, чем оно боится их, начинает преследовать вас по всей Италии и, как я полагаю, вскоре будет преследовать вас с еще большей яростью. До определенной степени вы будете вынуждены идти параллельно с ними, быть в курсе всех их предприятий и не только позволять им действовать, но иногда, в очень редких случаях, конечно, и с максимальной осторожностью, косвенно поддерживать их, поскольку, делая это, вы можете надеяться ослабить и деморализовать нынешнее правительство, вашего теперь самого ярого, самого могущественного и самого неудобного врага. Во всей борьбе мадзинистов или бертанистов, то есть буржуазных республиканцев против правительства, вы, несомненно, будете воздерживаться чаще всего и насколько это возможно, не совершая нравственного и материального самоубийства; но всякий раз, когда вы будете вынуждены выйти из этой кажущейся пассивности, вы, разумеется, будете делать это только для того, чтобы присоединиться к их борьбе против правительства.
Вы будете вынуждены организоваться и идти параллельно с ними, чтобы извлечь выгоду из каждого их движения для достижения своих собственных целей. Но вы будете осторожны, не так ли, и не будете союзничать с ними до такой степени, что смешаетесь с ними, вы никогда не позволите им проникнуть в вашу организацию, в которую они никогда не захотят вступить, кроме как для того, чтобы извратить ее, отвлечь от ее цели, парализовать и растворить. Даже если бы у них не было такого намерения, они все равно косвенно работали бы на эту цель, настолько их природа противоположна вашей. – Поэтому мне кажется абсолютно необходимым, чтобы все ваши организации, как публичные, так и тайные, оставались полностью вне всех мадзинистских и бертанистских организаций.
А теперь несколько слов о вашей организации в Романье и в целом о секциях Интернационала в Италии. Считаете ли вы, что они смогут противостоять преследованиям со стороны вашего правительства и выжить как публичные и легальные организации? – Нет никаких сомнений, что преследование Интернационала носит всеобщий, международный характер. После поражения республиканской и социалистической Франции этого и следовало ожидать. Имперская Германия, Германия Бисмарка, тесно связанная с царским кнутом России, как и следовало ожидать, находится во главе реакции. Бисмарк, кажется, сам мало что делает, но он заставляет действовать других. Он (руководит)[11] часто, без их ведома, внутренней политикой всех других правительств; и нет никаких сомнений в том, что между всеми существует положительное соглашение против Интернационала, самого мощного и, можно даже сказать, единственного представителя революции в Европе сегодня. – Во Франции, Италии, Бельгии, Германии против нее принимаются жесткие меры. Если ситуация будет развиваться в этом направлении, Швейцария вскоре пойдет по тому же пути. Во-первых, она слишком слаба, чтобы долго сопротивляться настоятельному давлению со стороны окружающих ее великих держав, которые с удовольствием разделили бы ее между собой; и затем, следует также отметить, что так называемая радикальная буржуазия, которая сегодня правит в большинстве кантонов Швейцарии, будет только рада, если под дипломатическим давлением великих держав ее заставят принять жесткие меры против Интернационала.
На данный момент эта ассоциация имеет единственное убежище в Европе: Англию. Чтобы изгнать ее оттуда, потребовалась бы аристократическая революция, свержение Конституции. А рабочие ассоциации уже составляют там настоящую силу, до такой степени, что политические партии, тори, виги и радикалы, вынуждены с ней считаться. Но во всех странах европейского континента публичное существование Интернационала находится под страшной угрозой. И нигде она еще не достигла той концентрации сил, которая сделала бы ее угрожающей, – я говорю о сегодняшнем дне, а не о завтрашнем, потому что я уверен, что завтрашний день принадлежит нам, – нигде, за исключением, возможно, Испании. Письма, которые я получаю из разных уголков этой страны, сообщают мне, что испанские рабочие-социалисты, очень [хорошо?] и очень серьезно организованные, и не только рабочие, но и крестьяне Андалусии, среди которых социалистические идеи были очень успешно распространены, намерены принять очень активное участие в готовящейся революции, на этот раз объединившись с политическими партиями, но не смешиваясь с ними, и с твердым намерением придать этой революции откровенно социалистический характер. Мы все с нетерпением ждем исхода предстоящих решающих событий. Весь Юг Франции, вплоть до самого Парижа, организуется, несмотря на все законы, принятые деревенщинами Версаля, и эта организация осуществляется под руководством наших союзников (альянсистов), а не под руководством Лондона, чья столь провозглашаемая пропаганда на самом деле сводится к нулю. Если революция в Испании победит, это, естественно, станет мощным подспорьем для революции в Европе. Если она потерпит поражение, реакция, угрожающая нам повсюду, будет еще более мощной. – Но даже в случае победы революции в Испании первым результатом, который неизбежно проявится в других странах Европы – во Франции, Бельгии, Германии, Италии и Швейцарии, – будет усиление реакции, в первую очередь из-за централистской реформы, которая угрожает уничтожить кантональные свободы этой страны. – Даже если правительство Версаля само не сможет подавить революцию на Юге Франции, не забываем, что армия Бисмарка все еще оккупирует северо-восток Франции; и для меня нет никаких сомнений, что между Бисмарком и вашим итальянским правительством уже существует договоренность и что в ходе последних переговоров не был забыт случай триумфа революции в Испании, тем более что он напрямую затрагивает интересы вашей правящей династии.
Наконец, я предвижу во всех странах Европы, и особенно в Италии, очень серьезные преследования социалистов и всех организаций Интернационала. То, что только что произошло в Милане, является тому доказательством. Martello – газета, которая никогда не позволяла себе никаких причуд. Напротив, будучи очень решительной по сути, она приняла очень осторожную и умеренную позицию. Систематически конфискуя ее, выдавая ордера на арест управляющего и директора, угрожая молодым людям, входящим в комитет «Circolo operaio»[12], отправить их в «domicilio coatto»[13], вы доказываете, что со стороны вашего правительства существует систематическая пристрастность по отношению к Интернационалу; и я не думаю, что это ограничивается только Ломбардией. Я полагаю, что это мера принята для всей Италии. Я не сомневаюсь, что вскоре будут приняты очень энергичные и очень произвольные меры для роспуска, для уничтожения вашего «fascio operaio»[14]. Что же вы будете делать? Поднимете восстание? Было бы замечательно, если бы у вас была надежда на победу. Но думаете ли вы, что она у вас есть? Достаточно ли вы подготовлены, достаточно ли хорошо организованы для этого? Уверены ли вы, что поднимете на восстание всю Романью, включая крестьян? Если да, то поднимите перчатку, которую вам бросают. Но если у вас нет этой уверенности – я говорю не об иллюзиях, а об уверенности, основанной на действительных фактах, – то, пожалуйста, найдите в себе силы подавить свое естественное возмущение и избежать битвы, которая закончится для вас поражением. Помните, что новое поражение будет смертельным не только для вас, но и для всей Европы. Я думаю, что нужно дождаться исхода испанского движения, и тогда, когда движение в этой стране примет широкомасштабный и откровенно революционный характер, нужно будет подняться всем вместе, не только Романья, но и все части Италии, способные к революционному движению.
А пока что делать, если вашу общественную организацию насильно распустят? Нужно превратить ее в тайную организацию, придав ей характер и программу, гораздо более революционные, чем те, которые вы могли ей дать до сих пор...
Несомненно, было бы очень желательно, чтобы вы смогли сохранить публичную и легальную организацию романьольских и других секций, составляющих «fascio operaio». Но если правительственные преследования вынудят вас распустить их как политические организации, вы будете вынуждены превратить их в тайные организации, если не хотите обречь себя, всех своих друзей и свое дело на полное уничтожение. Для всех, кто вас знает, как я начинаю вас знать, последнее предположение неприемлемо. Я скажу больше: даже в том случае, если вам удастся, благодаря энергичной и умелой борьбе, сохранить существование ваших публичных секций, я думаю, что рано или поздно вы поймете необходимость создать в их среде ячейки, состоящие из самых надежных, самых преданных, самых умных и самых энергичных, одним словом, самых близких членов. Эти ячейки, тесно связанные между собой и с подобными ячейками, которые организуются или будут организованы в других регионах Италии или за рубежом, будут выполнять двойную миссию: во-первых, они будут составлять инспирирующую и оживляющую душу этого огромного организма, который называется Международной ассоциацией трудящихся в Италии, как и в других странах; а затем, они будут заниматься вопросами, которые невозможно решать публично. Они станут необходимым мостом между пропагандой социалистических теорий и революционной практикой. Для таких умных людей, как вы и ваши друзья, я думаю, этого достаточно.
Именно с точки зрения этой тесной организации по всей Италии я очень хотел, чтобы Конгресс итальянской демократии, инициативу которого вы взяли на себя вместе с вашим прославленным генералом[15], собрался как можно скорее. Для всех социалистических демократов, для всех наиболее серьезных революционных социалистов Италии это было бы прекрасной возможностью познакомиться, договориться и объединиться на основе общей программы. Естественно, этот тайный альянс принял бы в свои ряды лишь очень небольшое число людей, самых надежных, самых преданных, самых умных, самых лучших; ведь в такого рода организациях нужно стремиться не к количеству, а к качеству. По моему мнению, ваша революционная практика должна отличаться от практики мадзинистов тем, что вам не нужно набирать солдат для формирования небольших тайных армий, способных совершать внезапные удары. Мадзинисты должны это делать, потому что они хотят и верят, что могут совершать революции вне народа. Вы хотите только народную революцию; следовательно, вам не нужно набирать армию, потому что ваша армия – это народ. Что вам нужно сформировать, так это штабы, хорошо организованную и вдохновленную сеть вождей народного движения. И для этого совершенно не нужно иметь большое количество людей, посвященных в тайную организацию.
Поэтому я был очень опечален, увидев, что генерал, раздраженный разногласиями между демократами и социалистами в Италии, в конечном итоге отказался от идеи созвать этот конгресс или отложил его на неопределенный срок, когда идеи станут более гармоничными. Я считаю, что если вы будете ждать до тех пор, то будете ждать долго, вечно, и все умрете, так и не увидев этой абсолютной гармонии. Дорогой мой друг, позвольте мне сказать вам, что эта гармония недостижима и даже нежелательна. Эта гармония – это отсутствие борьбы, отсутствие жизни, это смерть. В политике это деспотизм. Взгляните на всю историю и убедитесь, что во все эпохи и во всех странах, когда происходило развитие и расцвет жизни, мысли, творческого и свободного действия, возникали разногласия, интеллектуальная и социальная борьба, борьба политических партий, и именно в условиях этой борьбы и благодаря ей нации были самыми счастливыми и могущественными в человеческом смысле этого слова. Эта борьба практически не существовала в великих азиатских монархиях: поэтому там полностью отсутствовало развитие человечества. С одной стороны, посмотрите на персидскую монархию с ее бесчисленными и дисциплинированными войсками, а с другой – на свободную Грецию, едва объединенную в федерацию, постоянно мучимую борьбой своих народов, идей и партий. Кто победил? Греция. Какой период был самым плодотворным в истории Рима? Это был период борьбы плебеев против патрициев. А что принесло величие и славу средневековой Италии? Конечно, это были ни папство, ни империя. Это были муниципальные свободы и внутренняя борьба мнений и партий. Наполеон III в конце концов усыпил внутреннюю борьбу во Франции и тем самым убил ее. Пусть судьба вашей прекрасной родины убережет ее от эпохи, когда все умы будут умиротворены и согласны. Это была бы эпоха ее смерти.
Посмотрите, как могут различаться мнения. Многие итальянские демократы пугаются расколов, которые за последние два года возникли в Демократической партии, и видят в них признаки упадка этой партии. Я же, напротив, вижу в этом признак ее возрождения и гарантию ее плодотворной и жизненной силы. «Консортерия» не разделена. – Стала ли она от этого более живой? Пока она еще была разделена на определенные [фракции?], она сохраняла остатки жизни. Но сегодня, когда в ее недрах установилось трогательное единство, и эта согласие охватила еще и парламентскую левую партию, которая теперь отделена от нее только личными интересами и амбициями, разве вы не чувствуете, что вся эта официальная Италия мертва? Ну что ж! Еще несколько лет назад итальянская демократия, уснувшая в гармоничном единообразии тех же [демократов?], была на грани смерти. Социализм вернул ей жизнь и тем самым вызвал в ее недрах огромное развитие различных идей и течений, а следовательно, и внутреннюю борьбу, эту великую воспитательницу силы, которая создает...
Я никогда не устану повторять: однообразие – это смерть. Разнообразие – это жизнь. Дисциплинарное единство, которое в любой социальной среде может быть установлено только в ущерб творческой самостоятельности мысли и жизни, убивает нации. Живое, по-настоящему мощное единство, которое мы все хотим, – это то, которое создает свобода в самом сердце свободных и разнообразных проявлений жизни, выражающихся в борьбе: это уравновешивание и гармонизация всех живых сил. – Я понимаю, что генерал-майор регулярной армии обожает мертвую тишину, которую дисциплина навязывает толпе. – Ваш генерал, наш генерал, генерал народа, не нуждается в этой рабской тишине: привыкший жить и командовать среди бурь, он никогда не бывает так велик, как в буре. Буря – это разнуздывание народной жизни, единственное, способное смести весь этот мир устоявшихся несправедливостей, – и мы не можем достаточно разнуздать эту страсть и эту жизнь.
Возвращаясь к конгрессу итальянской демократии, я признаюсь, что никогда не надеялся и даже не желал, чтобы он привел к невозможному примирению и гармонизации всех мнений, которые являются, или считают себя, или называют себя прогрессивными: между франк-масонами, Кампанеллой, Стефанони, Филоппенти и tutti quanti[16] и между искренними социалистическими революционерами. – Подобное примирение, если бы оно когда-либо могло осуществиться, было бы, по моему мнению, величайшим несчастьем, которое могло бы постигнуть Италию, поскольку, согласно вечным законам логики, + 1 – 1 = 0. – Это было бы уничтожением живого, народного дела в пользу нескольких мертвых фраз и нескольких доктринерских и буржуазных фразеров. Ваш съезд будет, как и все съезды, своего рода Вавилонской башней; но он даст вам возможность узнать своих, то есть революционных социалистов из всех регионов Италии, и сформировать с ними серьезное, хорошо организованное и единственное мощное меньшинство, потому что оно выражает чаяния и интересы народа: только оно будет представлять народ на этом съезде.[17]
Теперь, дорогой друг, когда я с полной искренностью изложил вам свою точку зрения на единственную итальянскую революцию, которая мне кажется желательной и возможной, я хочу ответить на ваши другие вопросы:
1. Я думаю, я твердо убежден, что генерал ошибается, подозревая в политической нечестности бедного Терзаги. Я, кажется, уже высказывал вам свое мнение о нем. Он умный, но легкомысленный и тщеславный человек. В последнее время он как сумасшедший метался в своем Proletario, перескакивая от одной фантазии и предложения к другому, что, безусловно, не приносило реальной пользы Интернационалу. Но я убежден, что он не способен на предательство... Одно можно сказать наверняка: у него нет той настойчивости и уравновешенности ума и сердца, которые необходимы для успешного руководства туринской секцией. Эта бедная секция, члены которой, как мне кажется, превосходны и многочисленны, по-видимому, остается без руководства и колеблется между тщеславными и интриганами. Этот господин Бегелли причиняет ей большой вред, и, похоже, в Турине нет никого, кто мог бы навести порядок в этой отвратительной анархии. Я давно не получаю никаких новостей из Турина; Терзаги показался мне слишком любопытным, слишком болтливым для близких отношений, а кроме него я никого там не знаю. Если у вас есть связи с серьезными людьми в Турине, попробуйте действовать через них. Долгое время я рассчитывал на Анатоля, который вызывал у меня большую симпатию и доверие. К сожалению, Анатоль, похоже, слишком дружен с господином Беггелли, чтобы оставаться моим другом. Он не ответил на мои последние письма, и на этом все закончилось.
2. Я также очень сожалею, что генерал ставит в один ряд Campana из Неаполя и Proletario из Турина. Campana – гораздо более серьезная газета. Вы, несомненно, читали в ней замечательные письма нашего друга, доктора и социалистического депутата Саверио Фрисчиа. Мне не нужно его вам рекомендовать. Его имя должно быть вам известно как имя человека, бывшего патриота, очень умного, очень серьезного и очень чистого. Он – выдающийся ум и характер, всеми уважаемая личность, – он имеет очень большое влияние на Сицилии. Думаете ли вы, что он, который так хорошо знает Неаполь, людей и дела в Неаполе, писал бы в Campana, если бы не считал ее серьезной газетой? И действительно, я нашел в ней очень замечательные статьи, написанные с таким же талантом, как и умом. Очевидно, что молодые люди, которые ее руководят, горячо и искренне убеждены. Они, без сомнения, вкладывают в нее много страсти... Но, Santo Diavolo![18] как говорят в Неаполе, с каких пор страстное и горячее рвение стало недостатком у молодых людей? Они исповедуют некоторые идеи, которые вам не нравятся; ну и что ж! Боритесь с ними, противопоставляйте им другие идеи, но, пожалуйста, оставьте им эту святую свободу мысли, которая не должна быть монополией нашего друга господина Стефанони, который, между прочим, широко использует ее для клеветы на Интернационал с буржуазной точки зрения.
3. Наконец, я подхожу к третьему вопросу, который касается меня лично. Нападки со стороны еврейско-германской секты не являются для меня новостью. С 1848 года в немецких газетах они публично и самым гнусным образом нападали на меня, утверждая, что Герцен и я находились на службе у панславистского и царского комитета. Герцен и я всю жизнь боролись с политикой царя. Что касается меня, то с самого начала своей карьеры я поставил перед собой задачу специально бороться с панславизмом – и никто не знает об этом лучше, чем эти немецкие евреи. – Но у них это предвзятая клевета. До сих пор я пренебрегал отвечать им. Похоже, они хотят заставить меня нарушить это молчание. Я сделаю это, хотя и с большой неохотой, потому что мне противно вводить личные вопросы в наше великое дело, и ничто не отвращает меня так, как занимать публику своей собственной персоной. Я сделал все возможное, чтобы мое имя не фигурировало в полемике итальянских газет по поводу Интернационала. Для этого я прекратил публикацию своих статей против мадзинистов; и когда г-н Энгельс косвенно атаковал меня в ответе Мадзини, я по-прежнему хранил молчание... Теперь они атакуют меня громкими клеветами. Одновременно с вашим письмом я получил еще одно из Милана и третье из Неаполя, в которых говорилось примерно то же самое. Тогда я задумал опубликовать в итальянских газетах письмо с вызовом интриганам из Генерального совета. Я сделаю это, если они дойдут до конца моего терпения. Но прежде чем это сделать, поскольку речь идет о личностях, а не о принципах, я хочу еще попробовать последний способ примирения. Сначала я хочу направить Генеральному Совету частное письмо, копию которого я вам пришлю. И если они не дадут мне удовлетворительного ответа, тогда я заставлю их объясниться публично.
А пока я присылаю вам речь о России[19], которую я произнес в Берне и которая даст вам точное представление о том, что они называют моим панславизмом.
Что же касается вас, дорогой друг, я братски пожимаю вам руку и благодарю вас за то благородное доверие, которое вы мне оказываете, и я отвечаю на это доверие с полной искренностью.
С уважением,
Б.
Что касается прекрасных решений вашего последнего съезда, то здесь произошло недоразумение. – Естественно, в третьем решении, касающемся различия между Генеральным советом и Комитетом бернской Юры. – Последний никогда не имел намерения выступать в качестве Генерального Совета. Он занимает ту же позицию, что и ваш Консолато в Болонье. Он никогда не претендовал на то, чтобы быть Комитетом юрского региона, не имея никаких претензий на навязывание своей власти какому-либо другому региону. – Он сам признает Генеральный Совет, но только в строгих пределах его полномочий, установленных общим уставом.
[1] Мадзини умер 10 марта 1872 года.
[2] Небольшой разрыв бумаги не позволяет распознать слово.
[3] всех остальных (итал.). Возможно, все упомянутые имена, как например Криспи (либеральный депутат), относятся к известным тогда итальянским политикам, депутатам и членам итальянского правительства.
[4] Бог и Народ (итал.)
[5] Возможно, пропущено слово «правящими» или «угнетающими».
[6] répugnance
[7] métayers; издольщики – те, кто платят аренду на землю долей урожая. Métayers также просто фермер-арендатор.
[8] Закона о налоге на помол.
[9] действовать самостоятельно
[10] Джузеппе Маццони (1808-1880) – демократ и мадзинист, публицист, участник революционных движений 1848-1849 годов. После побега князя Тосканы министр юстиции в 1848 году, затем третий человек в Временном правительстве Тосканы. После реставрации изгнан. После поглощения Тосканы Сардинией выступает за федерализацию, в особенности для Тосканы. Депутат и сенатор в парламент Италии. Из-за последовательной непримиримости своей позиции его прозвали «Тосканским катоном». В своем городе основал федералистское движение.
[11] Глагол отсутствует в рукописи, но контекст естественным образом подсказывает на нужное слово.
[12] «Рабочий кружок».
[13] «Принудительное проживание» – принудительная депортация под контролем полиции. Введена либеральным правительством для борьбы с сопротивлением на юге страны против объединения Италии, в дальнейшем стала основой для репрессивных практик фашистского режима Муссолини.
[14] «Рабочий союз».
[15] Гарибальди.
[16] всеми остальными
[17] Далее в тексте пробел. На место этого пробела переводчик поставил пункт 3.
[18] «Святой Дьявол!».
[19] Четвертая речь из «Речей Бакунина на Конгрессе Лиги Мира и Свободы в Берне».